Поделиться
Точно выбранное для нее место, конечно, лишь один из факторов. Для юбилейной выставки Льва Бакста, художника, завороженного античностью, трудно придумать более точное, более правильное место, чем пространство Музея изящных искусств, выросшего из университетского кабинета антиков и даже выстроенного так, чтобы напомнить античный храм с колоннадой. Когда видишь в Белом зале с одной стороны - "Элизиум" (1906) Льва Бакста (аж в двух вариантах - картины и театрального занавеса для театра Комиссаржевской), с другой - его же панно "Древний ужас" (1908), а далеко впереди в нише - тающее видение пленительного танца Тамары Карсавиной, вдруг возникает ощущение сложившегося паззла эпохи. Эпохи, в которой, перефразируя Мандельштама, "под варварским небом" чувствовали себя эллинами и старый московский профессор Иван Владимирович Цветаев, и молодые поэты и художники, выпускавшие журналы "Аполлон", "Золотое руно", "Мир искусства", и петербургский денди из Перми Сергей Дягилев, потрясший Париж "русскими сезонами", и рыжий еврейский мальчик из Гродно Лейб-Хаим Розенберг, который вольнослушателем будет посещать Академию художеств в Петербурге, примет имя деда по матери - Бакст и создаст костюмы и декорации к балетам "Нарцисс", "Послеполуденный отдых фавна", "Клеопатра"… Те самые, что, как и "Шехеразада", возьмут Париж без боя, пленив утонченностью, "варварскими" красками, чувственностью, смелой хореографией Михаила Фокина и пластикой танца Вацлава Нижинского и Анны Павловой.
Конечно, кураторы не выбирают музеи, они работают в них. И к слову, главное здание ГМИИ им. А.С. Пушкина не единственное, где расположилась выставка Льва Бакста. В здании Отдела личных коллекций - еще два зала экспозиции, где можно увидеть книжные иллюстрации (в том числе, неожиданные - к повести Гоголя "Нос"), письма художника и то самое полотно, над которым он работал в Париже шесть лет по заказу отечественного Военно-морского министерства - "Встреча адмирала Федора Карловича Авелана в Париже 5 октября 1893 года". В той картине можно при желании углядеть следы влияния Делакруа, которого Бакст почитал. По крайней мере, на полотне все бегут, жестикулируют и размахивают флагами, словно персонажи, приодевшись, переместились сюда с полотна Эжена Делакруа "Свобода на баррикадах". А можно присмотреться к парижанке, обернувшейся к зрителям на первом плане: некоторые знатоки уверяют, что Бакст вписал портрет своей возлюбленной - актрисы Марсель Жоссе в картину радостной встречи русского адмирала в Париже. Марсель станет прообразом роковой женщины в романе "Жестокая первая любовь", который в финале жизни напишет Бакст. Впрочем, художник в любви, похоже, не искал легких путей - по крайней мере, если судить по многолетнему мучительному роману с Любовью Павловной Гриценко, дочерью Третьякова, ставшей во втором браке женой Льва Бакста и матерью его сына. Достаточно взглянуть на картину "Осенняя ваза" (1906), где печальные супруги, помещенные в пейзаж парка по разным сторонам античной вазы, движутся по параллельным тропинкам, отвернувшись друг от друга, чтобы почувствовать интонацию отношений.
Но важнее, что роман Бакста с Парижем не закончился с финалом романа с Марсель Жоссе. После сногсшибательного успеха "Клеопатры" (1909) и "Шехеразады" (1910), Бакст фактически перебирается в Париж. Он оформляет спектакли не только для Дягилева, но и для антреприз Анны Павловой, Марии Кузнецовой, Иды Рубинштейн. Он работает над постановками в Ла Скала в Милане, в Ковент-Гардене в Лондоне, а после мировой войны - в Гранд Опера в Париже. Он был мировой знаменитостью, которую ангажировал и Новый Свет. Именно поэтому так важно, что на нынешней выставке фактически впервые в России в таком масштабе представлены работы Бакста из зарубежных коллекций, в том числе из музея Виктории и Альберта, Центра Жоржа Помпиду, частных собраний. Нет работ из американских музеев (а в США художник работал в 1922-1923 и 1924 годах, и даже был незадолго до смерти приглашен в Голливуд оформить фильм "Фауст"). Но эскизы рисунков для тканей, которые Бакст разрабатывал для американской компании Артура Селига, на выставке есть - их предоставила галерея "Наши художники".
При том, что на выставке отдельный раздел отдан портретам (где можно увидеть и скандализировавший публику "Ужин", написанный словно бы не Бакстом, а экспрессионистом Мунком, и знаменитый портрет Дягилева с няней, и портреты друзей-мирискусников, и работы на заказ), все же в фокусе внимания балетные постановки, которыми "Париж был подлинно пьян". В восторге были не только французы. В письме жене из Парижа накануне премьеры "Шехеразады" Бакст пишет, что, когда повесили декорацию, "весь балет разразился громом аплодисментов, и потом принялись качать меня на сцене, я еле убежал…".
И дело не только в красоте декораций и костюмов. Бакст "дает душу нарисованному полотну и другим тканям, заставляя декорацию и костюм играть вместе с актером, принимать участие в драме. Костюм становится одушевленным предметом", - писал французский критик. Вихревое движение дионисийских мистерий и пластика восточных танцев врываются уже в эскизы костюмов. Здесь тело актера, в окружении летящих шарфов и развевающихся одежд, предстает частью стихии и … сценического декора. Не удивительно, что, принимая участие в "Послеполуденном отдыхе фавна", Бакст, по свидетельству Стравинского, указывал мельчайшие движения танцев. Для ряда балетов он пишет либретто.
Экспозиция нынешней выставки на Волхонке строится на том же принципе создания целостного "театрального" впечатления. На него работают и эскизы костюмов, и живопись, и картины, и фотографии со сценами балетов, и почтовые карточки с эскизами балетных костюмов Бакста, и, конечно, сами костюмы. Среди них, например, такие раритеты, как наряд Японской куклы для Веры Трефиловой в балете "Фея кукол" (1903), костюм Амуна для Михаила Фокина, танцевавшего в "Клеопатре" (1909), и одежда (словно из лепестков роз) для Вацлава Нижинского в "Призраке розы" (1911). Словом, все для того, чтобы зритель мог почувствовать себя на месте героини последнего балета, решавшей, было явью иль сном видение волшебного танца цветка. Летучая проекция танца Карсавиной в Белом зале - явная рифма к давнему танцу Нижинского в "Призраке розы".
Самым неожиданным последствием нашего успеха в балете явился переворот в области моды. Так писали "Биржевые ведомости" в 1910 году, добавляя, что "во всех модных магазинах появились галстуки Bakst". Да что там галстуки! После "Шехеразады" - "весь Париж переоделся по-восточному". Художника приглашают к сотрудничеству модные дома. Платья "от Бакста" и вечерние наряды светских красавиц в античном и восточном духе 1910-1920-х годов из коллекции Александра Васильева - еще одна краска, и очень сочная, в экспозиции юбилейной выставки. Как-никак Лев Самойлович был не только талантом и трудоголиком, чьими трудами кормились 14 родственников, но щеголем и денди, чья коллекция галстуков была притчей во языцех.
Куратор выставки Джон Э. Боулт после лекции, которой открылась образовательная программа выставки, ответил на вопрос "РГ", насколько сложным был отбор вещей для выставки:
"Выбор был очень трудный. Лев Бакст было очень плодотворным художником, так что его вещей очень много и в России, и за ее пределами. К тому же очень много, скажем так, "посмертных" вещей. Поэтому отбор очень сложное и деликатное дело. Это один из труднейших моментов проекта. Но думаю, у нас чистая выставка.
Отчасти об этих сложностях говорит статья Ирины Шумановой "A la Léon Bakst" Копии, повторы, вариации, имитации" в каталоге выставки. Прекрасная и дельная статья".