"Русский Шерлок Холмс" Василий Ливанов отметил 81-летие
Это актер, которого в нашей стране знают все - от мала до велика. Василий Ливанов входит в жизнь детей с репликами мультипликационных Карлсона, Крокодила Гены, Удава из "38 попугаев" и продолжает вести к новым идеям в склонный к благородным мечтаниям мир юношества. Его густой хриплый голос, в котором слышится доброта и озорство, мудрость и спокойствие, твердость и убежденность являются одним из наилучших выражений того, насколько серьезно советская кинематография и мультипликация относилась к созданию целостных образов, привлекая к созданию произведений самых талантливых художников, сценаристов и актеров.
Этот голос, принесший актеру знаменитость, мог стать его проклятьем и положить конец едва начавшейся карьере. Сорвав голос на съемках, которые проходили во время особо лютых морозов, Василий Ливанов замолчал на долгих две недели, по прошествии которых ему пришлось взглянуть в глаза неизбежности: уйти из профессии или применяться к новым обстоятельствам, внимательно изучив новое неподдающееся обработке орудие, врученное актеру волей случая.
В 1979 год стал свидетелем появления феномена мирового кино, о котором рассуждают до сих пор - на экраны вышла экранизация произведений Артура Конана Дойля о Шерлоке Холмсе в режиссерском прочтении Игоря Масленникова с Василием Ливановым, Виталием Соломиным и Риной Зеленой в главных ролях. Во многом эта работа уникальна: в других экранизациях произведений зарубежной классики проглядывает то, что стало впервые столь очевидным именно в отечественных фильмах о Шерлоке Холмсе.
Произведения мастера английского детектива являются не столько исторической, сколько социальной драмой, и то, какие метаморфозы претерпела концепция "джентльмена" и "человека чести" при переводе на язык советской реальности, весьма показательно. Наши добрые, внимательные и сострадательные Шерлок с Ватсоном могли существовать только там, где равенство - приоритет, а общественное по умолчанию считалось превыше личного.
Такая естественная для нашей культуры трактовка этих образов вряд ли могла быть создана даже под руководством наиболее яростных английских социальных утопистов двадцатого века. То, что для них было трудно описываемой фантазией, именно в силу отсутствия даже отдаленного аналога в их повседневности, было для нас продолжением привычного существования, пусть в ином историческом антураже, любовно воссозданном и бесконечно идеалистическом в своей прямоте, честности и понятности.
Вполне возможно, мы думали о старушке Англии лучше, чем она о себе, причем - в самые беззаботные годы. Советская империя растворилась в девяностых. Наша Англия умерла тогда же. И никогда - наверное, никогда - никакая страна в мире не будет впоследствии так искренне вдохновляться и очаровываться чем-то неизвестным с такой силой, не понимая, что самое дорогое и родное в этом инаковом - смутно различаемое собственное отражение.