Нет брутальных ассамбляжей, от них остался только "Автопортрет отца Гроб-арта", составленный из строительных носилок, смятого железного листа, лопаты и натянутого на нее берета. На грани шаржа, не без оттенка горечи.
Эта работа во многом задает интонацию экспозиции первого этажа. Та же смесь гротеска, юмора - в сочетании с точным пластическим решением - обнаруживается в серии "Праздник", созданной в середине 1960-х, и в фигурках "Женского хора" (1981). Скульптуры "Праздника" сжаты как пружина. Или как строки стихов "Жители барака" Игоря Холина. В тех стихах почти нет места эпитетам, а действие фиксируется с точностью полицейского протокола. "Поругались два шофера. / Поднялась в столовой ссора. / Взял один пивную кружку, / и другого - по макушке!/ У того возникла шишка. / Был в восторге дворник Гришка".
У Вадима Сидура в работах "Праздник" эмоции тоже "переводятся" в движение, жест, гримасу или предмет. Растянутая гармошка, пивные кружки, друзья, явно долго доказывавшие, что они друг друга уважают, и бутылка, зажатая в руке, как граната... Небольшие эти скульптуры еще сохраняют повествовательность, норовя превратиться в стоп-кадры "Фитиля" или мизансцены балагана. Но они уже лишены мягкой лиричности персонажей керамики, которую делал Сидур в 1950-х. Там велосипедист на керамической тарелке напоминал атлетов с античных ваз. Мыслитель в трениках, сидящий у моря, "в час вечерний, в час заката", выглядел то ли пародийной версией "Мыслителя" Родена, то ли новым вариантом гимнаста из картины Пикассо "Девочка на шаре"... В 1960-х в "Празднике" художник ищет собственный пластический язык. Скульптура "сжимается" в формулу, для которой пустоты и зияния оказываются так же важны, как форма материала. "Сюжетом" становится структура вещи. Собственно, структура и становится "вещью", как скелет с выпирающими ребрами, сидящий на стуле, оказывается "Узником" (1963). А главной темой - человек перед "пределом вневременного".
Сам Вадим Сидур оказывался перед этим пределом, как минимум, дважды. Первый раз в 1944-м. Тогда 20-летний лейтенант пулеметного взвода, раненный немецким снайпером, выжил почти чудом, выйдя после госпиталей инвалидом, и, постаравшись забыть все, чему научила война, поступил в Строгановское училище, чтобы стать скульптором - соцреалистом. По крайней мере, он участвовал в создании скульптур для варшавского Дворца Науки и Культуры. Второй раз опыт жизни "наедине со смертью" приключился в 1961-м после тяжелейшего инфаркта. Именно после него в работы Сидура возвращаются "вытесненные" травмы и трагедия войны. Тогда появляется его "Инвалид", вместо лица которого - бинты, в прорези которых - чернота запекшегося рта. Тот самый "Инвалид", немоту которого Беккет определил как "немоту гнева и страдания".
Шок и боль, страдание человека, который каждый раз оказывается беззащитен перед жестокой беспощадностью войны, становятся определяющими в работах "Пулеметчик" (1960), "Треблинка" (1966), "Бабий Яр" (1966), которые можно увидеть на втором этаже музея. Сидур дает слово тем, кто оказался лишен голоса, - не столько героям, сколько жертвам. История "инвалида Отечественной войны" становится историей библейского Иова.
Работы Сидура оказываются равно "говорящими" в контексте советской культуры 1960-х и мирового опыта модернизма (сравнения его, например, с Генри Муром стали общим местом). Почему скульптуры Вадима Сидура актуальны в новом веке, сегодня и младенцу понятно. Неудивительно, что нынешняя выставка в Музее Сидура, по словам ее организаторов, станет прологом к путешествиям работ скульптора в музеи других стран, начиная с Бельгии.