Борис Жутовский: Эрнсту Неизвестному приходилось быть скульптором мертвых
Создатель монументальной "Маски скорби" в Магадане, автор статуэтки ТЭФИ, художник, посмевший спорить с Хрущевым, а потом изваявший его черно-белое надгробие. Фронтовик, которому спустя четверть века вручили за подвиг орден Красной Звезды. Что скрывала эта глыба, этот противоречивый и гениальный человек? О своем друге, коллеге и соавторе "Российской газете" рассказывает художник Борис Жутовский - участник, к слову, тех самых "дегенеративных" выставок, вызвавших в начале 60-х истерики у Хрущева. Собственно, и надгробие Неизвестный делал вместе с Жутовским.
Как вы с ним познакомились, Борис Иосифович?
Борис Жутовский: Мы познакомились на Урале в 1956-м. Я приехал туда на работу после распределения из института в издательство. Одна из первых книжек, которую я взялся делать, была книжка Беллы Дижур, мамы Эрика, поэтессы. Я ходил к ней домой по поводу работы и однажды познакомился там с Эрнстом. Он приехал к маме из Москвы погостить.
Каким был тогда Неизвестный и сильно ли он менялся с годами?
Борис Жутовский: Не сильно. Тогда он был молодой, энергичный, говорил громко, категорично. Поступал решительно. Мы с ним тогда, помню, ездили на фабрику, где ему что-то отливали, незаконно, конечно. Я эти работы тогда и разглядел - "Голову старухи", портрет его бабушки из бронзы. А вторая была алюминиевая "Богиня кибернетики", красивый барельеф. Нам их перебросили через фабричный забор, и мы их тащили к нему домой...
Прямо контрабандисты какие-то...
Борис Жутовский: Конечно, как иначе? Он дал работягам денег, ему сделали. Он был категоричен в поступках - в поздние годы стал, конечно, говорить спокойнее, но решительности в нем не убавилось. Он сразу показался мне человеком мощным, лидером. Ему было тесно в стране, вообще в жизни. Он знал, что хотел сделать, даже если это было невозможно. Тогда многое было невозможно, найти материал отлить скульптуры, например.
А Хрущев ему в Манеже орал - "где взял бронзу, у меня на ракеты не хватает!"
Борис Жутовский: А где он ее брал? Их ему тоже, как говорится, "перебрасывали через забор". Водопроводчики приносили в мастерскую бронзовые краны в ведрах, бракованные, которые уже на выброс шли. Он ее плавил и отливал из этих кранов свои скульптуры. Прямо на Сретенке в мастерской у него стояла печка.
Вы ведь часто бывали у него и в московской мастерской?
Борис Жутовский: Помню, пришел к нему однажды, через пару дней после того, как "Голос" сообщил, что он эмигрирует. Мастерская вся заставлена скульптурой, видно, что хозяин работает и работает невероятно! В центре стоял его "Мёбиус", непривычный глазу, в разных моделях. Потом "Мёбиус" стал называться "Древом жизни" - работа, которую так, по-моему, никто и не смог понять. Она сейчас стоит в Москве перед торговым центром.
Несмотря на хрущевский разгром в Манеже, именно его и вас через много лет попросили делать надгробье на Новодевичьем.
Борис Жутовский: Да, я делал постамент, а также надписи и буквы, а Эрнст - голову. Он сначала хотел сделать рустовано, под пластический ход камней, грубо, тоже рублено, как и мой шрифт. Так же, как он сделал потом голову Ландау на том же Новодевичьем. А я его все, помню, убеждал: "Тебе памятник заказывает Нина Петровна, "старушка-учительница"! Ей хочется просто видеть лицо мужа. Так ты сделай лицо вплоть до родинок". И ведь убедил!
Тогда, после Манежа, ему было трудно...
Борис Жутовский: Жизнь Эрнста стала невыносимой, не было заказов, материалов. Он мне говорил, что за 10 лет не продал ни одной работы - зарабатывал иной раз тем, что грузил мешки с солью на железнодорожной станции. Имя его было вычеркнуто из списков художников, и помню случай, как однажды из мастерской у него украли все работы, а потом пришли и разгромили новые... Ему было неимоверно трудно, а он продолжал работать, скрывал авторство. Помните его барельеф в крематории на Донской?
Да. Он вообще создал много надгробий - надо было чем-то зарабатывать...
Борис Жутовский: Мне иногда казалось, что он стал скульптором мертвых: крематорий, надгробие Хрущеву, Светлову, Луговскому, на Новодевичьем, в Москве и не только. К счастью, только казалось.
Да, ведь был, скажем, Дом партархива в Ашхабаде.
Борис Жутовский: Он мне в тот приход говорил, что если сделает еще такую работу, как в Ашхабаде, то помрет, не выдержит. Его тогда просто замотали договорами-комиссиями... А работа была действительно великолепная: восточный орнамент во всю стенку, барельефом. Он ее доделал - и это действительно стало его последней работой в СССР.
Он тогда еще говорил, что едет ненадолго, через пару лет вернется...
Борис Жутовский: Да, он вернулся, но через 20 лет. В развалившуюся страну. Все хотел сделать памятники жертвам бойни, которую устроил "усатый" . Но Рига была уже заграницей, в Воркуте ему сказали, что нет денег, в Екатеринбурге ветераны возмутились... И только Магадан осилил памятник.
Как вам кажется, изменило его официальное признание, которое он получил в новой России?
Борис Жутовский: Мне кажется, он не изменился. Да, Эрика рядили в мантии академий, он стал лауреатом Госпремии, кавалером орденов, сделал бюст Ельцина, от имени России дарил модель "Древа жизни" Бутросу-Гали в ООН... Но в главном он остался прежним - и у вернувшегося в Россию Неизвестного от работы "сходили" ногти на пальцах.
Мы были детьми Великой утопии
"В 50-е годы меня называли ревизионистом. Я работал учеником литейщика, а потом литейщиком на 50-м вагоностроительном заводе под названием "Металлист". Ночью я отливал скульптуры из отходов металла. Выставляться в Москве или где-либо не было возможности. У меня была какая-то ужасно тяжелая бесперспективная жизнь. Я не высыпался, работал, и не знал, для чего я все это делаю. И даже у меня были такие странные мысли - сделать снаряд времени, какую-то металлическую капсулу, поместить туда свои работы, зарыть его в тайге с пленкой. Наговорить потомкам, объяснить им, что мною двигало. Такие помпезные романтические отчаянные мысли. И в одну ночь мне просто приснилось Древо жизни. Мне приснилось Древо жизни. Не в деталях - как схема. Как яйцо, состоящее из семи мёбиусов.
Мне казалось, что "Древо жизни" должно было стать зданием, я хотел объединить все художественные направления ХХ века. Меня очень поддерживали друзья, Капица, Ландау, Курчатов. Туполев даже давал советы, Бахтин говорил о "Древе жизни"... И кто-то из референтов ЦК, среди которых тоже были мои друзья, предположил, что когда-нибудь там будет здание ООН. Мы были детьми Великой утопии... Я ощущал себя учеником Татлина, поэтому его идея III Интернационала как идея объединения Земли была мною подхвачена.
Я, как ни странно, не огорчен, что мне жизнь не дала возможности построить 150-метровое здание-скульптуру... Сегодня это 7-метровое "Древо жизни", в котором больше 700-800 фигур, их я сделал собственными руками. В труде, сохраняющем тепло рук человека, конечно, высшая магия искусства..."
Записала Жанна Васильева