Елизавета Леонская: Ощущаю себя русской пианисткой - дело в школе

Елизавета Леонская родилась в Тбилиси, выросла в Одессе, училась и стала знаменитостью в Москве. Уже более 35 лет она живет в Вене и выступает по всему миру. Однако ее продолжают называть русской пианисткой, а также "последней гранд-дамой советской пианистической школы". В прошедшем сезоне Елизавета Ильинична отметила юбилей и дала в Венском Концертхаусе уникальный цикл из шести концертов, исполнив все сонаты Франца Шуберта.

Шуберт для Вены - родной композитор, он здесь родился, здесь похоронен. Есть ли отличие в том, как видят и чувствуют Шуберта австрийцы и русский музыкант?

Елизавета Леонская: Конечно. Но многие венцы заблуждаются, думая, что они знают Шуберта. Как понять всю глубину? Это задача и ответственность исполнителя. Я чувствую, что в какой-то степени прикоснулась к Шуберту, но за этим еще очень большие слои, как при раскопках.

Как вы составляете программы? В этом цикле вы комбинировали в каждом концерте ранние сонаты с поздними.

Елизавета Леонская: Я летела сегодня в самолете и читала книгу, которую мне подарили недавно, - философа Мартина Бубера. Раньше, когда мне задавали этот вопрос, я с екоторым смущением говорила, что я не придумываю идеи, а они возникают. А у Бубера я нашла, что наши идеи уже существуют. Они не придуманы нами. Мы на них наталкиваемся или они наталкиваются на нас.

Недавно Борис Эйфман говорил на пресс-конференции: в 1970-е годы не было Интернета, но было желание преодолеть канон - и в итоге возник самобытный стиль, который сегодня востребован в мире. Не вредит ли самобытности в искусстве обилие информационных потоков?

Елизавета Леонская: Я вспомнила Иосифа Бродского. Ведь он уже был Бродским до того, как познакомился с Оденом. Потом он изучил Уистена Хью Одена. И мы не знаем, как это его изменило и обогатило. Может, в этом ответ?

А чем вас обогатила дружба с Бродским?

Елизавета Леонская: Ощущением масштаба таланта и творчества. Всегда было чувство, что я общаюсь с гением. Я виделась с ним всегда, когда бывала в Нью-Йорке. Однажды он посетил меня в Вене, когда читал здесь лекцию. В январе 1996 года я была одной из последних, кто виделся с ним. Я играла тогда с Нью-Йоркским филармоническим оркестром очередной концерт Чайковского, а в шесть часов вечера мы с моим другом Алексанром Сумеркиным были приглашены на ужин к Иосифу. В тот вечер он мне надписал книжку, грызя карандаш: "Стихи дарю Елизавете./ Прошу простить меня за эти/ Стихи, как я, в душе рыча,/ Петра простил ей Ильича".

То есть он Чайковского не любил?

Елизавета Леонская: Да, он романтическую музыку не любил слушать. Она ему казалась чрезмерной. Когда он работал, вертел пластинки Гайдна, Монтеверди, иногда Моцарта. Все, что было позже, его не настраивало на рабочий лад.

Вы всегда охотно говорите о вашем сотрудничестве со Святославом Рихтером. А бывают моменты, когда вы осознанно делаете в музыке что-то не так, как Рихтер?

Елизавета Леонская: Сначала я со слепой верой приняла все, о чем Святослав Теофилович говорил и как он играл - настолько это было однозначно убедительно. И впечатление от его игры покрывало весь мой опыт до этого. Мне в голову не приходило, что можно делать иначе. Но совершенно подражать ему бессмысленно, да и невозможно. И когда меня что-то ведет по-другому, я это сверяю с ним и вижу, насколько его музыкальное мышление абсолютно.

Вы ощущаете себя русской пианисткой? Или австрийской, европейской, мировой?

Елизавета Леонская: Все-таки русской. Дело в русской школе, культуре. Я приехала в Вену в 33 года. Хотя я действительно много работала над тем, чтобы здешняя культура стала моей, это очень трудный процесс. Вы говорите, что венцы чувствуют Шуберта. Мы же не знаем, какими фибрами! Но это действительно так. Даже самый глупый венец почувствует, что Моцарта или Шуберта играют не так. Он не сможет объяснить, но он это почувствует...

Кстати

В декабре 2016 года Елизавета Леонская исполнит в Большом зале Московской консерватории Пятый концерт Бетховена с оркестром под управлением Юрия Башмета. А также даст сольный концерт в музее-квартире Рихтера на Большой Бронной.