Поэт Александр Кушнер: Ада нет, Бог не мог допустить его существование
По вашему определению, "рай - это место, где Пушкин читает Толстого". А каков, по-вашему, ад?
Александр Кушнер: Ада нет. Это мое глубокое убеждение. Я не думаю, чтобы Бог был так жесток, что допустил бы его существование. Ведь невозможно себе представить вечную зубную боль - ее и минуту-то терпеть нельзя!
Ваши стихи утешительны, в них даже это слово - утешение - повторяется часто.
Александр Кушнер: Вы правы, именно! "Вот что такое стихи - утешение...". Странно сказать, но в каком-то смысле поэт близок к священнику. А также и музыкант, и художник. И даже Лермонтов, написавший "и скучно, и грустно",.. утешает. Потому что совершенно ясно, что, когда он это писал, он был счастлив. Стихи - это аккумулятор энергии. Книжная полка - заряженная батарея, всегда готовая подключить нас к этому ряду. В этом и состоит чудо искусства. Стоит подойти к полотнам Ван Гога или Рембрандта, и ты испытаешь прилив сил. Что, разве очень радостные художники? Да ничуть! Но глядя на их картины, хочется жить.
Я только не люблю в искусстве нарочито пугающее: Босха, например. Или Алексея Крученых и всю его компанию...
Вообще не любите бурных чувств?
Александр Кушнер: Проявления слишком ярких эмоций стараюсь избегать. Жалко тратить силы на внешние, как говорили символисты, "экстазы". Но если речь идет о любви - тут я себя никогда не жалел.
А еще он признается, что не любит хамство, грубость и матерщину. Ненавидит лживость. И - чрезмерную ироничность.
Александр Кушнер: Точнее, слишком ироничных людей я побаиваюсь: ирония предполагает некоторое высокомерие. Вот недавно я прочел книгу Всеволода Петрова о Михаиле Кузмине. Какой прелестный облик возникает! Человек знал все европейские языки - и при этом был невероятно прост в общении и добр. Гумилев, который говорил про себя, что ему всегда 13 лет, добавил как-то: а Кузмину - всегда три.
Интересно, а вам сколько?
Александр Кушнер: Я затрудняюсь сказать, хотя много думал об этом. Вспоминаю себя мальчиком 8-9 лет. И понимаю, что никогда не был так умен, как тогда. В смысле - впечатлителен и отзывчив.
Вы пишете за компьютером?
Александр Кушнер: Никогда! Только ручкой, за столом, раскрыв блокнот и положив рядом еще листы бумаги. Начиная стихотворение, я никогда не знаю, чем оно закончится...
Вы признавались, что счастливы были совпасть во времени с Бродским. Сами никогда об эмиграции не думали. А Бродский накануне отъезда подарил вам оттиск своих стихов, надписав: "Дорогому Александру от симпатичного Иосифа в хорошем месте, в нехорошее время"...
Александр Кушнер: Бродский - особый случай. И то, надо сказать, он, по-моему, не всегда был уверен в том, как распорядился своей судьбой. Когда однажды я ему сказал об этом: "Вот, Иосиф, видимо, все верно - ты уехал, стал нобелевским лауреатом, значит - все прекрасно, все сделано правильно", - он ответил: "Не уверен".
Вы дружили с Рейном, встречались с Ахматовой...И все-таки в число "ахматовских сирот" не вошли. Почему?
Александр Кушнер: Я приходил к Ахматовой четыре или пять раз. Всегда один. То есть сначала с Лидией Гинзбург - великим ученым и писателем, потом один. Одному лучше. В компании - это развлечение, а один на один можно поговорить о стихах...
Когда-то вы писали: "Все равно эта жизнь и в конце хороша, И в долгах, и в слезах, потому что свежа!" Сейчас так же думаете?
Александр Кушнер: Знаете...Старость - тяжелое испытание, посланное человеку в конце жизни. Другое дело, что жаловаться - нельзя, стыдно. Мне близко такое понимание жизни, как у деревенских старух: если бы ты один умирал, а кроме тебя никто, - было бы обидно. Невыносимо. Страшно. А так... Гете умер! Он что, был хуже тебя?!