Премьера "Пассажирки" в Екатеринбургской академической опере - прежде всего поступок людей общественно активных и творчески состоятельных. Они не только вернули из небытия одну из главных опер ХХ века, но и стронули лавину: на российской музыкальной сцене возник большой международный проект - возвращение народу и миру Мечислава Вайнберга, композитора, художника, личности. До сих пор его имя мелькало главным образом в титрах фильмов "Летят журавли", "Последний дюйм", "Винни-Пух", а оперное наследие оставалось России неизвестным. Что здесь было виной - "неправильная" фамилия или поговорка о пророке в своем отечестве? В комплекс входил также чуждый советским властям гуманистический посыл его творений, естественное неприятие любого зла и отстаивание прав любого человека. Поэтому и "Пассажирку", сюжетно связанную с Освенцимом, так легко было ассоциировать со сталинскими концлагерями. Поэтому мелкая тирания надзирательницы женского барака воспринималась в параллель с тиранией любой крупности: тирану мало безраздельной власти, он хочет, чтобы его власть еще и любили.
Постановку осуществили главный дирижер театра Оливер фон Дохнаньи и режиссер Тадеуш Штрасбергер, чьи спектакли идут в Вашингтоне, Нью-Йорке, Филадельфии, Лондоне; инициатором и вдохновителем проекта стал директор театра Андрей Шишкин. Как и в предыдущем спектакле тандема фон Дохнаньи - Штрасбергер "Сатьяграха", в "Пассажирке" в действо вовлечен весь зрительный зал: идет прямое обращение погибших к нам, живущим, к нашей убаюканной временем совести. Это сильный прием, ему невозможно сопротивляться, эффект сопереживания и включенности в действо здесь имеет мало аналогов.
Музыкальный материал оперы - вызов и для труппы и для зрителя. Никаких сладкоголосых арий, сложнейшие по структуре ансамбли - спор разрушенных гармоний, ада с утраченным раем, погибающей, но не сдающейся души - и торжествующей ненависти ко всему живому. Тоскливая, как стон, народная песня и отголоски мирных джазов существуют среди развалин былой жизни, их беспощадно давят металлические лязги, глухие удары, тревожные перезвоны: это произведение столь же оперное, сколь и симфоническое. Его невозможно анализировать хладным разумом, его не слушаешь - его ощущаешь как одно из трагичных событий жизни. И оркестр, и сильная труппа, и особенно хор театра не просто выдержали испытание - они предложили какой-то новый уровень существования оперного искусства: не исполнение партитуры, а мучительное проживание предсмертного кошмара, отчаянную попытку докричаться уже с той стороны вечности: "Если заглохнет эхо их голосов, мы погибнем…". Тугая струна, которой хлещут по душе, чтобы выбить из нее пыль и равнодушие. Так, вероятно, воспринимали первые слушатели "Реквием" Верди.
В сценографии Тадеуша Штрасбергера людской мир уже весь изъеден ржавчиной, как язвами. Шикарный океанский лайнер, где произойдет встреча вчерашней эсэсовки Лизхен с чудом уцелевшей полькой Мартой, напоминает уже утонувший "Титаник", на палубе которого еще дергаются в конвульсивном танце дамы и господа. Он не контрастирует с дымящими трубами крематориев - он уже в них вписан: народ для тлена собрался. Пепельных оттенков занавес - фото внутренней стены газовой камеры, которое режиссер сделал в Освенциме, - последнее, что видели узники. Контрасты опасной беззаботности на грани смерти - в музыке и в костюмах Виты Цыкун: полетная элегантность - и тяжеловесные бесформенные робы, делающие людей неразличимыми. Этот спектакль нас не щадит, но после него ощущение спавшей с души пелены: он не гнетет, а очищает. Его лейтмотив - свобода как высшее счастье. Право, которое нельзя отнять у человека, даже брошенного на нары. Идеал и счастье всего живого. И если ее нет - она будет сниться. Блестяще придуман просветляющий финал: два антагониста, две искалеченные эпохой женщины пытливо всматриваются друг другу в глаза, словно пытаясь понять, как было возможно падение. И мы вглядываемся в них в поисках того же ответа.
Конечно, это не об Освенциме и не о Холокосте. Это о трагедии больной совести: ее можно заговорить, но нельзя ни излечить, ни заглушить. Это о нескончаемом поединке тирана и жертвы. Это о духовной высоте униженных - и адских муках их мучителей. И о том, как тонка грань между долгом перед страной и преступлением перед человечеством. "Я честная немка, - уговаривает себя героиня, - я выполняла приказ". И снова на память приходят знакомые самооправдания: "Такое было время!" У творения Вайнберга не случайно так трудно сложилась судьба: здесь опера спустилась с котурн условностей и стала всегда актуальной. Как бывает с великими книгами.
Тадеушу Штрасбергеру лучше всего удаются движения масс, что было ясно уже по "Сатьяграхе": в обоих спектаклях хоровые сцены - самые впечатляющие. Достоинство режиссуры - работа с актерами. В спектакле, который я видел, Лизу пела Ксения Ковалевская, Марту - Елена Дементьева, русскую партизанку Катю - Наталья Мокеева, француженку Иветт - Ольга Вутирас. Это не только тончайшая работа с нюансами в вокале - это мощные актерские работы, запоминающиеся индивидуальности, для каждой найден точный пластический рисунок, и вкупе все они создают единый образ вселенской народной беды. Более прямолинейно и стандартно, без затей, решены фигуры гитлеровцев, здесь трагическое действо опасно сближается с плакатом. И, конечно, кульминацией спектакля, его камертоном становится Чакона Баха, которую играет обреченный на смерть скрипач, - гармония, несмотря ни на что, торжествует над хаосом, и у нас появляется возможность перевести дыхание.
В феврале спектакль обещают показать москвичам.