Вещей вроде бы наперечет - только те, что словно позаимствованы из натюрморта Виллема Калфа. Пестрый восточный ковер, который стелили на стол, а не на пол. Кубок-наутилус из огромной морской раковины, вытянутый бокал-флейта и пузатый бокал "румер", предназначенные для белого вина, серебряная посуда и бело-голубое керамическое блюдо. Но каждая вещь - раритет: из собрания Эрмитажа или Оружейной палаты, частной коллекции или музея керамики "Усадьба Кусково XVIII века". Натюрморт Виллема Калфа из собрания ГМИИ словно удваивается, создавая иллюзию открывшегося входа в картину. Экспозиция, сделанная художником Алексеем Подкидышевым, этот эффект вхождения еще и подчеркивает. Высокое решетчатое окно, похожее на то, что появляется в середине XVII века в голландских жанровых картинах с интерьером, становится маркером границы, за которой встречаются реальность и искусство, воображаемое пространство дома состоятельного голландского бюргера и реальность музейного зала, открытого для публики.
Правда, нельзя не заметить, что при таком подходе рассеивается, чтобы не сказать исчезает, тот смысл натюрморта Калфа, который определялся словом Vanitas. У Калфа натюрморт впечатляет не только нежным блеском перламутра, теплым орнаментом ковра, но и мерцанием недопитого вина в бокале, и срезанной кожурой недочищенного лимона. Все это великолепие стола оставлено внезапно, словно пирующий отозван был - навсегда… И тогда и раковина, и остатки вина, и разломанный гранат оказываются символами смертной тьмы, которая подступает откуда-то из глубины полотна, вытесняя пиршество - на край стола, ну и на первый план картины. Натюрморт же, "развернутый" на плоскости стола в музейной экспозиции, разумеется, этот оттенок смысла теряет. Хотя бы потому, что любая вещь в музее - это апелляция к вечности, если не обещание ее. В результате символический слой послания голландского мастера не то, чтобы стирается вовсе, но оказывается отодвинутым весьма далеко. Демонстрация же роскоши, напротив, выходит на первый план. Будто перед нами предметы, подготовленные для съемки в глянцевом журнале про правильные интерьеры и искусство жить красиво.
Двусмысленность эта отчасти искупается тем, что зритель, "вошедший" в дом, где тщету земной жизни сменила вечность музейного каталога, в следующий миг оказывается перед проемом, в котором видна "Девушка, читающая письмо перед открытым окном". И когда вы, не веря собственным глазам, завороженно двигаетесь к героине картины Вермера Делфтского, той самой, что в Дрезденской галерее, она вдруг едва заметно поворачивает головку в сторону, отражаясь в стекле окна, и опускает письмо, и дневной свет чуть заметно истончается, и тихо меркнет… И да, конечно, это не шедевр великого голландца, это фильм, который снял на пленку 35 мм Менно Оттен, наш 32-летний современник, молодой голландский художник. Но в данном случае эта "обманка" как нельзя более кстати в зале, потому что 13-минутный фильм, вдохновленный, похоже, работами Билла Виолы не менее, чем шедевром Вермера, возвращает нам ощущение недостижимости и юной особы с письмом на экране, и картины, тихого ускользания времени и невозвратимости эпохи. Так, соблазнив зрителя прочностью "реального" натюрморта и необходимостью "искусства жить красиво", кураторы возвращают нас к пределу осязания, к напоминанию о краткосрочности полдня.
Но кроме фильма, приоткрывающего окно в пространство Вермера, есть жанровые картины со сценками повседневной жизни в интерьере Питера де Хоха, Габриэла Метсю, Корнелиса де Мана, Николаса Маса, Питера Янсенса Элинги…
Если у итальянских мастеров эпохи Возрождения картина - распахнутое окно в мир, то у голландских мастеров XVII века, пишущих жанровые сценки в интерьерах, она скорее предполагает взгляд из внешнего мира в дом. Этот взгляд, очевидно, не исследовательский, а скорее изучающий, морализаторский. Да, это взгляд не высшего существа, обладающего властью над человеком, а, пожалуй, соседей и горожан, готовых оценить добродетельность его приватной жизни. Ценности частной жизни и открытость взорам соседей бюргеров, похоже, оказываются в тесной связи друг с другом. Прозрачность "окна" между приватной жизнью и общественной сама по себе становится важным моментом, формирующим привычку к самоконтролю. Чистота и идеальный порядок в доме оказывались таким же знаком добродетельной семейной жизни, как благосостояние семьи - свидетельством трудов ее главы.
Замкнутость приватного мира невозможна и потому, что его благосостояние, достаток зависят от мира внешнего, начинающегося за порогом и ведущего в далекие страны. Одной из самых показательных в этом смысле оказывается замечательная картина Николаса Маса "Подслушивающая" (1657), привезенная из музея Дордрехта. Прихожая, где лукавая красотка подслушивает объяснение двух влюбленных, связывает не только внутреннее пространство дома и города, которое открывается за дверью, но оно отсылает и к миру морских путешествий и опасностей. Карта в раме на стене, конечно, украшение дома, но весьма многозначительное.
Кстати, рядом с картиной Маса - великолепный офорт карты мира голландского мастера XVII века Юста Данкертса. Но это не единственная причина, почему "Новая карта мира" (1680-е), где полушария и полюса Земли с почти современным абрисом континентов и островов изображены на фоне античных богов, властителей четырех стихий, один из ключевых экспонатов выставки. Северные провинции Нидерландов, объединившись, в XVII веке сумели отстоять свою независимость от могущественной испанской монархии, насаждавшей католицизм. Война, продолжавшаяся восемьдесят (!) лет, с 1568 по 1648 год, завершилась поражением огромной военной державы. Так на карте появилась маленькая Голландия. Та, что наряду с Англией и Испанией станет крупнейшей морской державой. Та, где возникли первые акционерные корпорации - Ост-Индская и Вест-Индская компании. И перламутровые раковины, и китайский фарфор, и черное дерево, и палисандр, и чай, и пряности, и шелк, и хлопок везли из-за морей голландские купцы в Амстердам. И этот-то мир сделал возможным роскошь голландских натюрмортов, не забывавших напомнить о бренности жизни.
Но как же аскетизм и умеренность, эти добродетели протестантской страны, которая в пику католикам-испанцам отказалась от показной роскоши, уживались со непоказным комфортом домашней жизни? Очень просто. Голландцы одними из первых поняли, что та страна богата, где богаты ее граждане. Не может считаться богатой страна, большинство граждан которой живут за гранью бедности. Соответственно центр мира оказывается не где-то далеко-высоко, а в приватном пространстве частного дома, не загороженного трехметровыми заборами от взглядов сограждан. Интерьер дома оказывался самым честным портретом хозяина. И его-то с любовью, тщанием и назиданием (как же без него?) писали голландские художники, не подозревая, что их уроки окажутся кстати и три века спустя.