Якутский театр оперы и балета показал необычное прочтение "Князя Игоря"

Спектаклем Театра оперы и балета республики Саха "Князь Игорь" на исторической сцене Большого театра завершился 1-й фестиваль "Видеть музыку".

Он был нужен очень давно: при всем уважении к "Золотой маске", она не может объять необъятное, и целый архипелаг культурной жизни страны - музыкальный театр - оставался в тени. Хотя именно на музыкальной сцене идут самые активные поиски новых форм существования современного театра - 33 спектакля, показанные за три месяца в Москве, это доказали. Фестиваль демократичный: театры сами отбирали то, что считают своим достижением. Фестиваль мирный: боданий за призы нет, но есть парад талантов, панорама разножанровых экспериментов, ничем не замутненный праздник для артистов и для зрителей.

Марафон завершился на высокой ноте: "Князь Игорь" оказался необычным. Незавершенный, многое переживший шедевр Бородина предстал в прочтении музыковеда Евгения Левашева и талантливого якутского режиссера Андрея Борисова. Якутская земля, ее мистические испарения дали опере неожиданный ракурс: в ней мощно проявилось языческое начало, зазвучали голоса природы - конское ржанье, крики птиц, вой волков; под сводами Большого прокатились потусторонние звуки хомуса - национального инструмента в руках загадочной Юлианы Кривошапкиной, получившей не менее мистическое звание Виртуоза мира. Все эти шаманские интерлюдии намертво сцепились со стилистически пестрой партитурой Бородина, образовав редкое по органике единство, - звучание страны, застрявшей на вечном распутье между Востоком и Западом.

Древний эпос обогащен новыми красками: это еще и "сказание о земле Сибирской"

Этот мотив поддерживает выдающаяся, на мой взгляд, сценография Михаила Егорова, умеющего виртуозно работать с пространством. Сцена не загромождена мелочевкой деталей: только экран во всю ширь, и на нем живые импрессионистические видения Путивля, мрачных палат Галицкого, половецких кострищ, птиц, кружащих над полем брани, бескрайних степей и водных разливов… И передвижная платформа - то ладья, то холм в степи, то царский трон - при всей ее огромности, легкая, динамичная, способная прямо на глазах волшебно преобразить пейзаж и место действия. Много золота - скифская культура правит бал, диктует покрой одежд, наполняет зал мрачноватым магическим сиянием. Изобразительный лейтмотив - раскинувшийся над всем этим космос: звездное небо, сгустившиеся тучи, простор. Фантастически решен новый для известных версий оперы эпизод наводнения: воплотившая природные силы Девушка-шаманка шествует через сцену, раскинув за собой нескончаемое белое покрывало-шлейф, по которому пенятся световые волны - картина, завораживающая грозной красотой. Предложенный нам образ загадочного Востока обогащает древний эпос новыми красками: теперь это еще и "сказание о земле Сибирской" с ее мощными пантеистическими токами. Напомним, что и в оригинале всё начинается с грозного природного предупреждения - солнечного затмения, погрузившего Русь во мглу.

Изменилась трактовка изложенных в "Слове о полку Игореве" событий. В финале нет повода для патриотического ликования: князь возвращается отнюдь не с победой - его воины полегли, и в их гибели виновен тот, кто не внял знаку небес и ввязался в обреченную войну. В сущности, авторы спектакля вернули нас к оригиналу - ведь и в "Слове о полку Игореве", и в либретто оперы те же сомнения и горечь: княжество раздроблено, Галицкий предается пьянке и блуду, народ страждет - какие тут воинские доблести! И не случайно вдохновение с особой силой посещает композитора в полнокровных половецких сценах, где что ни ария, что ни дуэт, что ни симфоническая картина - то шедевр. Пленение князя и благородство Кончака, уважающего противника и готового его отпустить с миром, - самые живые, драматургически выстроенные моменты оперы; а вот возвращение Игоря дано хоть и помпезно, но скороговоркой, без победных литавр. В спектакле якутского театра это фактически сцена покаяния, впрямую отсылающая нас к классическим аллюзиям: Ярославна замирает в позе Богородицы, Игорь - в позе Блудного сына, хор выстроен фронтально и симметрично, как на иконе, толпа одета в белые рясы со скифским орнаментом, на экране плывут лица святых, славица князю звучит как моление. Сага, вопреки ее смыслу обычно толкуемая как боевая, становится посланием глубоко пацифистским. И если что здесь побеждает - это любовь, презревшая межнациональные свары: сцены Кончаковны и Владимира Игоревича у Айталины Афанасьевой-Адамовой и Николая Попова прозвучали особенно чувственно.

Музыкальная интонация спектакля непривычно повествовательна, без пафоса и оперных котурн. Условности соблюдены: мизансцены развернуты на зал. Но оркестр под управлением Алевтины Иоффе живой, чуткий и "дышит", солисты не демонстрируют мощь легких - а поют, иногда вполголоса, и, что удивительно, доносят не только ноту, но и слово. Что нетипично для гордых московских опер, где, чтобы понять русский текст, нужны русские титры (титры в якутском спектакле как раз есть, и они уместны - текст нелегкий, старославянский). Спектакль ансамблевый: здесь не склонны "звездить" даже звезды мирового класса - как идеально спевший Кончака Аскар Абдразаков. Колоритен был Галицкий у Андрея Валентия, приглашенного из Большого театра Белоруссии. Да и якутская труппа демонстрирует стабильную музыкальную культуру, козырнув в Москве хоровыми сценами и такими мастерами, как Владислав Киселев - Овлур, Прасковья Герасимова - Ярославна и Юрий Байшев в партии Игоря. И только Половецкие пляски в наивно иллюстративной постановке французского хореографа Режиса Обадиа показались неожиданно анемичными.

Уже для того, чтобы москвичи вслед за зрителями Пекина и Петербурга могли увидеть этот спектакль, стоило придумать фестиваль "Видеть музыку". Дебютант еще только надеется стать любимой традицией, и мэтры московских театров, которые на гастролях были редкими гостями, еще не знают, сколько полезных для себя уроков они могли извлечь из опыта провинциальных коллег. Все, однако, впереди, и нас ждет, судя по старту, еще немало "открытий чудных".