Синтетическая материя этого оперного спектакля, поставленного Уилсоном в Линце (Австрия) и в Перми, сочетает в себе все маркеры его индивидуального режиссерского стиля - архитектуру пустого пространства, свет, пластику, статическое измерение времени, минимализм жеста, эмоций, действия на сцене. Собственно, все, что, на первый взгляд, находится в абсолютном противоречии с живой энергией музыки и сентиментальностью сюжета вердиевской "Травиаты”. Между тем, результатом этой противоречивой комбинации стало целостное произведение, где "Травиата” помещена в своего рода ментальный пейзаж, подобный сновидению с его антипсихологическими образами - архетипами.
Вместо Парижа и куртизанского быта в уилсоновской "Травиате” - пустое, стерильное пространство: голубое, жемчужное, желтое, красное, серое, меняющее свой цвет в соответствии с эмоциональным спектром состояний героев. Сценическая среда словно пронизана инфернальным холодом, застывающим в повисших в воздухе ледяных кристаллах, в колючих связках, напоминающих шипы терновника и приходящих в движение во время "жертвоприношения” Виолетты, отказывающейся от Альфреда.
Ощущение холода от сцены почти физическое, суггестивное. И вся история Виолетты в этом пространстве - не повествование о жизни, а цепь состояний, которые испытывают персонажи, словно вынутые из потока вечности. С набеленными лицами, с застывшими улыбками, лаконичными движениями, сводящимися к кратким жестам и наклонам головы, эти странные сущности появляются на сцене в "Травиате” так же, как могли бы появиться в стриндберговских "Снах” Уилсона или в античной драме, в иллюстрации Упанишад или в драме третьего тысячелетия. Уилсоновский формализм не меняет музыка Верди, но она придает ему то, что составляет суть столкновения и слияния противоположностей.
Этот спектакль как лед и пламень, как застывший на холоде шторм, как граница жизни и смерти, где еще светится золотом солнце, но уже обдает инфернальных холодом потусторонний мир. Безусловно, в границах этой просчитанной до микронов уилсоновской эстетики не может быть никаких человеческих страстей - только эстетика. Но музыка Верди разжигает ее изнутри, погружает в ту эмоциональную сферу, в состояния, которые относятся к персонажам оперы и к людям в чреде их жизней.
Курентзис ведет оркестр с утонченной чувствительностью, выводя в увертюре звук из "лакримозы", из прозрачной скрипичной "слезы", оплакивающей Виолетту, и собирает потом вердиевские объемы в удивительную по ясности и красоте звука музыкальную ткань. Как будто растянутые темпы, позволяющие подробно воспроизвести мельчайшие детали партитуры, идеальный баланс с певцами и сценой карнавала, устроенной где-то за стенами зрительного зала, воздушные струнные с бесконечным смычковым легато и четкая артикуляция деревянных, фатальные накаты тутти, тревожные сигналы медных, истончение звука на пианиссимо, тихие хоралы - Курентзис не дирижирует, а словно формирует каждый звук, проверяя его в новом уилсоновском "интерьере". И происходит неожиданное: музыка Верди накаляется в холоде сценической эстетики, а у артистов сквозь статичные позы и застывшие выражения лиц-масок прорывается наружу вся чувственная экспрессия "Травиаты".
В кругу тщательно подобранного каста певцов, способного реализовать уилсоновские идеи, приглашенные Жермон - Димитрис Тилиакос (Греция) и Альфред - Жак ле Ру (Австрия), но музыкальное чудо спектакля - из Пермского театра: Виолетта в исполнении Надежды Павловой.
Ее Травиата не похожа ни на одну из богатейшей истории этой партии на сцене, она уникальна своей "новизной" - отстраненностью от образа куртизанки, всемирностью ее любви и боли, жертвенности и страдания. На лице Виолетты-Павловой - улыбка: и тогда, когда голос ее взлетает и вьется радостными трелями, восклицая веселье жизни, и тогда, когда она вскрикивает на требование Жермона отказаться от Альфреда, уходя в тихое глиссандо ("я хочу только его любви"), и тогда, когда, смиренно сложив "колечком" руки перед собой, она тихо-тихо, почти бесплотно поет Альфреду: "настанет день, когда ты поймешь…".
В финальном действии ее образ выстроен Уилсоном как средневековой святой: высвеченное в темноте лицо, спускающиеся по наклону смертного ложа длинные берниниевские складки покрывала, прозрачный звук. Она не хочет уходить в другой мир, голос ее звучит последними всплесками, тихими трелями, медленно угасает. И когда взорвавшийся тутти оркестр зависает на последней ноте, оказывается, что это нереальное существо, не похожее на земных женщин, выстрадала за них за всех.
Кстати
Спектакль "Травиата" стал лауреатом приза Ассоциации музыкальных критиков - "за сотворчество мэтров и артистов молодого поколения в Пермском театре оперы и балета: Роберт Уилсон, Теодор Курентзис, Надежда Павлова”. В качестве приза Надежда Павлова получила сольный концерт в Москве, который состоится в Камерном зале Дома музыки 9 апреля 2017 года. В программе арии из опер Моцарта, Глинки, Оффенбаха, Верди, Р. Штрауса, Пуччини, Бернстайна и др.