В этом году Лидии Чуковской исполнилось бы 110 лет

Запись из дневника Корнея Ивановича от 24 марта 1966 года: "60 лет назад я пошел в Пале-Рояль, где внизу была телефонная будка, чтобы позвонить в родильный дом д-ра Герзона, и узнал, что родилась девочка. Сзади стоял И.А. Бунин... Он узнал от меня, что у меня дочь, - и поздравил меня..."Девочку назвали Лидой.

В детстве она путалась под ногами у великанов. Высокий отец, а рядом - Маяковский, Блок, Репин...

Ее осенила своей дружбой Ахматова.

Судьба назначила ей встречу в Чистополе сорок первого года с Цветаевой.

Да, ей было это назначено - приходить к людям не в праздники, не в минуты удач и побед, а в тяжкие минуты утрат, гонений, нищеты. И к каждому она приходила заступницей. Часто такой же нищей и гонимой.

В 1927 году двадцатилетней девушкой она пережила арест и ссылку. Муж Лидии Корнеевны, физик-теоретик Матвей Бронштейн, был арестован в 1937-м и вскоре расстрелян.

Сколько прошений, ходатайств, протестов написала за свою жизнь эта слабая женщина! "Дело писателей не преследовать, а вступаться..." - писала она в открытом письме Шолохову в мае 1966 года. В январе 1974 года Лидия Корнеевна была исключена из членов Союза писателей, долгие годы ее имя было под запретом, оно вымарывалось даже из книг о К.И. Чуковском.

В октябре 1994 года я с трепетом вошел в комнату Лидии Корнеевны. Зашторенное от яркого света окно. Старая лампа и том Александра Блока на прикроватной тумбочке.

Я попросил разрешения включить диктофон - готовил статью о Корнее Ивановиче, и мне, конечно, хотелось записать воспоминания о нем дочери великого сказочника.

Лидия Корнеевна с презрением, как на пакостное насекомое, посмотрела на диктофон:

- А как я записывала за Ахматовой?! Я же записывала слово в слово. Если я записала, значит, так она и сказала.

Лидия Корнеевна добавила, что с блокнотом она тоже за Ахматовой не ходила, записывала лишь, когда возвращалась домой. Но в абсолютной точности записанного всегда была уверена: "У меня хороший слух..."

Я хотел было заметить, что у меня такого слуха и памяти нет, но понял, что диктофон осужден навсегда и никакие мои аргументы не помогут. Надо напрячься и, как писали в старинных романах, обратиться в слух.

Вот что я записал по памяти, когда после нашей недолгой беседы ехал домой на электричке.

"...Мне разрешили писать три часа в день. Видит немного один глаз. Надо читать корректуры. Не перечитаны письма Корнея Ивановича. Лежат письма Асмуса. Надо успеть..."

Берет желтую планшетку, надевает очки-бинокли и пишет что-то. Потом протягивает мне. Там три слова: "Я пишу так".

Рассказывает о книгах и журналах, что лежат вокруг нее:

- У меня бессонница, поэтому есть определенный круг чтения. Тютчев, третий том Блока. Я там все знаю. Вот прочитала "Вопросы истории" седьмой номер, документы о Кронштадтском восстании. Мне интересно, я же его помню... А стихи читаю каждую ночь. Я - стихотворный человек. "Евгения Онегина" наизусть помню. В бессонницу кто-то читает молитвы, а я стихи. Пробовала писать по ночам - потом очень болело сердце, теперь не пишу.

- Как вы ощущаете наше время?

- Как катастрофическое. Шестнадцать лет меня не печатали, я выпала из литературы. Но это были самые счастливые годы. Мне хотелось писать. А сейчас не хочется. Время сменилось. Слишком много слов толчется. Что делают эти новые люди с языком!..

- Вы не даете интервью, не появляетесь на телеэкране, многие, мне кажется, вас потеряли. Может, кто-то думает, что вы уехали за границу.

- Меня потеряли? Я работаю. Я никогда не понимала тех, кто преподает в американских университетах. Почему они не могут этого делать в России? Нельзя уезжать из страны, когда ей плохо...

Отведенное мне время истекло, пора было уходить. На подоконнике оставалась лежать корректура третьего тома записок об Ахматовой.

Дата

24 марта - 110 лет со дня рождения Лидии Чуковской.

Из стихов Лидии Чуковской

А те, кого я так любила,

Кем молодость моя цвела, -

Всех деловитая могила

По очереди прибрала.

Я к ним хочу, к моим убитым.

Их голоса во мне звучат.

На пустырях тайком

зарытым

Рукой бесстрастной палача.

И к ним, в боях под Ленинградом

Наш грех искавшим искупить.

Я к ним хочу. Я с ними рядом

Достойна голову сложить.

6-7 февраля, 1942,

Ташкент

Консервы на углу давали.

Мальчишки путались в ногах.

Неправду рупоры орали.

Пыль оседала на губах.

Я шла к Неве припомнить ночи,

Проплаканные у реки.

Твоей гробнице глянуть в очи,

Измерить глубину тоски.

О, как сегодня глубока,

Моя река, моя тоска!

1939

Переулками в библиотеку

Ранним утром по снегу иду.

Много ли и надо человеку!

На минуту позабыть беду,

Увидать, какой земля укрылась

Неприкосновенной белизной...

Ты не тай, останься,

сделай милость,

Белый снег, еще побудь со мной!

Варежку сниму. Сугроб поглажу.

Будто детство и лесная тишь.

Весь в сугробах, в солнце

весь овражек.

Хлопанье и быстрый

посвист лыж.

1946

В один прекрасный день я

все долги

отдам,

Все письма напишу, на все звонки

отвечу,

Все дыры зачиню и все работы

сдам -

И медленно пойду к тебе

навстречу.

Там будет мост - дорога

из дорог -

Цветущая большими фонарями.

И на перилах снег. И кто б

подумать мог?

Зима и тишина, и звездный хор

над нами!

1947

Ночные поиски очков

Посереди подушек жестких.

Ночные призраки шагов

Над головой - шагов отцовских.

Его бессонницы и сны,

Его забавы и смятенья

В причудливом переплетенье

В той комнате погребены.

А стол его уперся в грудь

Мою - могильною плитою,

И мне ни охнуть, ни вздохнуть,

Ни встать под тяжестью

такою, -

Под бременем его труда,

И вдохновения, и горя,

И тех легчайших дней, когда

Мы, босиком, на лодке, в море.

1980

Из цикла "Еще могу"

А друзья еще живы.

Еще руки теплы, голоса

еще молоды,

Еще можно кого-то обрадовать:

"Это я говорю, это я!"

Торопись дозвониться

И, за руки взявшись, уехать

из города.

Торопись повидаться.

Они еще живы, друзья.

1965

Отцу

Я еще на престоле, я сторожем

в доме твоем.

Дом и я - есть надежда,

что вместе мы,

вместе умрем.

Ну, а если умру я, а дом твой

останется жить,

Я с ближайшего облака буду

его сторожить.

1983, Переделкино