Вышел новый роман Владимира Сорокина "Манарага"
Конечно, "плохим романом" "Манарагу" можно назвать только по сорокинским меркам. По прочим же - он изобретателен и виртуозен.
Ключевая метафора - специальные люди, book n griller, призвание которых - за сумасшедшие деньги поджаривать на тайных вечеринках богатеев изысканные кушанья на книгах, да не абы на каких, а на прижизненных изданиях Гоголя и Лескова.
Это не просто брюзжание, что электронные читалки вытесняют бумажные книги, а многоуровневая ирония. Намек на то, что классическая литература стала статус-символом элитного потребления.
А заказчики, скушавшие на собственной яхте пропитанную жаром Бабеля куриную шейку, несмотря на всю свою продвинутость, сами становятся неотличимы от суетливых героев "Одесских рассказов".
И еще - ядовитый кивок в сторону почтенных литературоведов, уверенно замешивающих престижную и спокойную академическую карьеру на творчестве писателя, проведшего жизнь в нищете и отчаянии.
И в сторону блестящих "властителей дум", получающих глянцевые гонорары ("котлеты", в терминологии Сорокина) и обожание верных подписчиков благодаря современным авторам, порою с трудом сводящим концы с концами.
Но штука в том, что это уже было. Нет, не в 451 F, как может подумать романтический читатель. А в собственной пьесе Сорокина Dostoevsky-Trip ровно двадцатилетней давности, в которой бомжи торчат на русской литературе. Да и вообще все уже было. Зооморфы, умные блохи и бравые "летучие шершни", уральский феодализм и швейцарские салафиты.
Даже злейшие, едва прикрытые карикатуры на здравствующих литераторов, от имени которых принято морщиться в тех изданиях, где, как автору прекрасно известно, под барабанный бой разместят фрагменты из его новой книги - и это уже было, начиная с действительно прорывного "Дня опричника".
Нашлась, кстати, в "Манараге" и прекрасная карикатура на самого Сорокина. Нет, это не упомянутая мимоходом постановка The Children of Rosenthal. А любовно выписанный зооморф-аутофаг, который срезает ломоть мяса с собственной груди и протягивает книжному кулинару, чтобы тот поджарил его на как бы рукописи Ницше, прежде чем заказчик его съест.
"Как бы" - потому что эта рукопись его же, заказчика, собственноручного сочинения.
Впрочем, прежде чем поджигать, маэстро бук-н-гриля обязан ее прочитать и вынести вердикт - годно или негодно.
Конечно, про такую вторичность можно уважительно cказать: "мир Теллурии", как говорят про стругацкий "мир Полдня". Но разница в том, ради чего автор разрабатывает один и тот же "сет", входит раз за разом на одну и ту же сцену. Стругацкие делали это, чтобы усыпить бдительность цензоров - фантастика же, фантастика! Победивший коммунизм! - и, что более существенно, чтобы разрешить в одних и тех же предложенных обстоятельствах некую нравственную коллизию. И обязательно, на сюжетном уровне, решить новую загадку.
А что у нас в "Манараге"?
Удивительно, но опытнейший профессионал угодил в яму начинающих сочинителей. На протяжении 200 страниц (читаемых, впрочем, очень быстро - видимо, кудесник книжного дизайна Андрей Бондаренко сумел разогнать немного текста по страницам так, что они не кажутся пустоватыми) сюжет, в сущности, никуда не движется: герой на разные лады решает одну и ту же задачу, поддерживает под грилем огонь русской литературы.
И лишь на последних сорока страницах сюжет мчится к своей стремительной и с ног на голову переворачивающей развязке. Причем без всякого участия главного героя - он, сторонний наблюдатель, просто попадает на все готовое! То есть без всякой борьбы протагониста с антагонистом, преодоления нарастающих препятствий и т. д.
В Голливуде такой сценарий отправили бы на доработку. Но Сорокин, понятное дело, на Голливуд не смотрит (в чем невозможно упрекать русского писателя). А смотрит гораздо ближе - на своего терпеливо взращенного верного читателя, на которого и рассчитан 20-тысячный стартовый тираж.
Почему же так вышло? Зачем Сорокин выпустил небольшой роман, мало что добавляющий к сложенному из блоков величественному зиккурату "Теллурии"? Можно, конечно, говорить о концептуализме, о деконструкции нарратива, вспомнить окончание "Тридцатой любови Марины", последние страницы которого представляют собой сплошной поток слипшихся штампов, но, похоже, ответ гораздо ближе.
Рискнем предположить: Сорокин написал длинное лирическое стихотворение. Стихи, как известно, пишутся ради последней строки.
Так и "Манарага" написана ради последних нескольких абзацев. В которых дается такое дерзко-целомудренное, восхитительно-бесстыдное и насквозь книжное описание двух тайских гейш, раскрытых навстречу герою, что оно сразу перевешивает все тонкости бук-н-гриллинга.
Манарага!