Теодор Курентзис дал два ночных концерта в консерватории
Ночь на сцене - не революционный формат, особенно для Курентзиса, давно устраивающего на Дягилевском фестивале в Перми "ночные гала”, уже сыгравшего в Большом зале консерватории ночную "Золушку”, а нынешней весной планирующего провести в Перми концерты на рассвете, чтобы публика могла испытать еще более новые ощущения.
Добиться такого рода ощущений на сцене Большого зала консерватории, безусловно, труднее, но тут и сама публика - в помощь: полный зал поклонников Теодора, восторженно внимавших каждому его жесту и звуку musicAeterna, хотя и хлопавших подряд между всеми частями исполнявшихся симфоний и концертов. Между тем в гастрольном формате программу из венской классики и "Звук света” (Рамо-гала), записанную на лейбле Sony Classic, musicAterna провезли уже по европейским городам, а "Рамо” пермский оркестр презентовал в Москве еще шесть лет назад.
"Ночной” проект в консерватории Курентзис открыл 25-й Симфонией Моцарта ("малой” соль минорной, как называют ее, сравнивая с соль минорной 40-й). И сразу захватил зал стремительным натиском струнных, бурлящим напором синкоп, штрихов, шелестящим шелком тремоло - замиравшими только на миг в безмятежно прекрасной звуковой картине Andante. В финальной части Курентзис разогнал оркестр до сверхбыстрого prestissimo, уже теряя в несущемся потоке детали моцартовской музыкальной ткани, но и при таком раскладе демонстрировал изумительный ансамбль оркестровых групп musicAeterna.
Такой же темповый трюк был повторен и в Скрипичном концерте №4, где солировал Дмитрий Синьковский. Воздушный звук скрипки в витиеватом барочном рельефе, вынутом из моцартовской ткани, рассеивался здесь в беге оркестра, освобожденного Курентзисом от классического венского метронома, пока в Andante cantabile струнные не зависли, как в воздухе, чаруя мелодической красотой. Свои сольные каденции Синьковский трактовал в театральном ключе - пикировался с первой скрипкой оркестра, а в финале процитировал песенку Папагено из "Волшебной флейты", вступив с флейтой в канонический моцартовский дуэт.
Последовавшая затем Третья симфония Бетховена оказалась еще более неожиданной - "де-героизированной". Там, где привычно слышался плотный оркестр, у Курентзиса все было озвучено прозрачным звуком, прошито танцевальными ритмами, дробной фразировкой, перебегавшей по группам инструментов. Скоростной режим - как в Моцарте, в траурном марше - разбитые, измельченные фразы, не мерная поступь, а тихо вздрагивающая "лакримоза". Общее ощущение от интерпретации осталось "лабораторное", экспериментально препарировавшее бетховенскую партитуру в барочном дискурсе.
В этом смысле программа Рамо "Звук света", с ее джазовым драйвом и экстравагантным типом музицирования - шоу, когда музыканты оркестра покидали под звуки тамбурина сцену, выстраивались ансамблями у пульта дирижера, играли под руководством сопрано, сливались в веселом тутти с Курентзисом, азартно стучавшим в барабан, - была абсолютно созвучна искусству версальского Орфея, покорившего короля Людовика XV. Вся волшебная феерия Рамо ожила в оркестре: и Чакона "Дикари” из балета "Галантная Индия”, и "Сцена грозы” с раскатистыми литаврами и барабанами, и изысканная пьеска "Курица” из Сюиты для клавесина, и Танец африканских рабов.
Сопрано Надежда Кучер старалась слиться с гибкой пластичностью и с тем тонким нервным стержнем ритма, который пронизывавал каждый номер Рамо в исполнении musicAterna, хотя еще и не во всем овладела тем же обворожительным качеством звука и той же свободой в импровизации каденций. Зато смело рисковала в печальной Арии дочери солнца Телаиры из оперы "Кастор и Поллукс”, требующей зеркально гладкого голосоведения и в сложнейшем речитативе и ариетте из оперы "Платея, или ревнивая Юнона”, начинавшейся с футуристического оркестрового вступления и завершавшейся изощренным вокальным смехом.
Публика же была очарована музыкой Рамо - абсолютно не музейной, а живой, обращенной прямо к сердцу.
*Это расширенная версия текста, опубликованного в номере "РГ"