04.04.2017 23:50
    Поделиться

    В Третьяковской галерее открылась выставка Зинаиды Серебряковой

    В Третьяковской галерее открылась еще одна громкая выставка
    Ретроспектива Зинаиды Евгеньевны Серебряковой в Третьяковской галерее, собравшая 220 работ на двух этажах Инженерного корпуса из музеев России, Белоруссии, Франции, а также частных собраний, самая полная за последние 30 лет и представляющая работы французского периода, которые не были показаны у нас ранее, приурочена к 50-летию со дня ее смерти и... столетию русских революций 1917 года.

    Казалось бы, где революция и где Серебрякова, "пленительный талант" (как ее называл Александр Бенуа) которой почти демонстративно не замечал ни тягот голода и безденежья, ни разоренной и сожженной усадьбы "Нескучное", ни перевернувшейся вверх тормашками жизни? Даже Остроумова-Лебедева, замечательный график, тоже мирискусница, делает зарисовки послереволюционного Петрограда, где обезлюдевшие улицы лишь подчеркивают его строгое величие. А что же Серебрякова? Она с увлечением рисует юных балерин за кулисами Мариинского театра, и в этих этюдах и пастелях гораздо отчетливее воспоминание о Ренуаре и Ватто, нежели о директивах Луначарского... На портретах детей - все, как полагается. Сын Женя рисует небольшую копию Венеры Милосской, а сестренка смотрит его рисунок. На других пастелях, написанных годом позже, в 1922-м, - "Катя в голубом у елки", "Тата в маскарадном костюме".

    Что за этим стоит? Попытка хотя бы отчасти гармоничный мир для детей? У детей должна быть рождественская елка, неважно - революция на дворе или нет. Но дети уже столкнулись со смертью... В 1919-м в Харькове, в разгар Гражданской войны, у них на глазах умирает от тифа их отец и муж Серебряковой. Они знают, что разорена и сожжена усадьба, где они проводили лето, - Нескучное. Но и там, где трагедия диктует образ, как в "Карточном домике" (1919), написанном в Харькове вскоре после смерти мужа, печаль и горе не кричат о себе. Они проступают в облике четырех детей, складывающих шаткий "карточный домик", в странной тишине, наполняющей картину, в фигуре распростертой на столе куклы.

    Кто-то может подумать, что это женский способ эскапизма - спасаться рисованием, не замечать ужасов, не думать о трагедии. Но дело в том, что эта хрупкая 35-летняя женщина, оставшаяся с четырьмя маленькими детьми на руках и пожилой мамой, отнюдь не бежит от жизни. В 1920 году она устраивается в только что созданный в Харькове археологический музей художником. Чертила таблицы, зарисовывала орнаменты и "допотопные черепа, мозги, кости и прочее" за мизерную зарплату, едва хватавшую на фунт масла, в холоде, от которого опухали руки... Позже в Петербурге, куда она смогла перебраться благодаря своему дяде Александру Николаевичу Бенуа, она берется за заказные портреты. Но заказов немного. Как вспоминала Остроумова-Лебедева, "она бедствовала, и ее положением воспользовались некоторые коллекционеры. Они задаром, за продукты и поношенные вещи обильно брали ее произведения, и вскоре ей стало так трудно жить и работать...Она решила уехать за границу, оставив двух детей (Тату и Женю) и мать на попечение братьев, а двух других (Катю и Александра) - взяла с собой". Тогда, в августе 1924-го, казалось, что разлука - на несколько месяцев, оказалось - на почти 40 лет, а с матерью - навсегда. Дочь Татьяна сможет получить разрешение на поездку в Париж только в 1960 году.

    Самой привлекательной чертой ее искусства многие считают "женственность"

    Революция переменила ее участь, но не ее искусство. Она писала пейзажи, портреты, бралась за монументальные панно (в отличие от картонов для росписей Казанского вокзала, что не пригодились, работы, сделанные по заказу бельгийского предпринимателя Ж.-А. де Броуэра, сохранились, их впервые можно увидеть в Москве, на выставке) и, конечно, портреты "своих", будь то ее дети или "дядя Шура" Бенуа...

    Самой привлекательной чертой ее искусства многие считают "женственность". Кто бы спорил! Достаточно увидеть зал с ранними портретами детей, где около акварели спящего сына приписка в углу с датой и пометкой "Шура, 2 месяца", чтобы почувствовать, как дорога ей мысль семейная. Меж тем даже в автопортретах, а тем более в знаменитых полотнах "Беление холста", "Баня", в портрете двух крестьянских девушек - очевидна школа не только Венецианова, но прежде всего итальянских художников. Не случайно, говоря о ее рисунках, Александр Сидоров вспоминает "прелесть и целомудренность... флорентийцев XV века", а коллеги по "Миру искусства" отмечали, что картины Серебряковой поражают зрителя "широким письмом, силой и хорошим рисунком". Кстати, то, что экспозиция зала с ее крестьянскими работами, написанными в Нескучном, выстроена вокруг прочного основания квадрата, отлично подчеркивает композиционную строгость Серебряковой.

    Нет, все же не гендерные определения важны для ее творчества. Важнее близость к неоклассической эстетике и к "Миру искусства". Но в ее работах нет пассеистического любования XVIII веком, русским или французским, которое так любили мирискусники. Нет и подчеркнутой призрачности нежных образов Борисова-Мусатова. Кажется, она пишет то, что видит. Но в "зазеркалье" ее портретов и монументальных полотен проступают черты нездешней волшебной гармонии, которая вытесняет распад мира, так остро переданные в работах художников авангарда. Есть, конечно, соблазн противопоставить ее "амазонкам авангарда". Но нельзя не заметить, что при всей несхожести судеб и творческого пути Зинаида Серебрякова и Наталья Гончарова, например, как два крыла одной культуры. И если художественный поиск Гончаровой, заявлявшей: "Я совсем не европеец", определялся интересом к древнерусской культуре и архаике, то работы Серебряковой, всем своим строем утверждающие ее как европейского художника, представили поразительные образы русских крестьян.

    Может быть, Зинаида Серебрякова оказалась именно тем художником, которая без деклараций и манифестов пыталась сохранить ядро той культуры, для которой навязанные вопросы о том, Европа ли Россия или Азия, были несущественны. И, может быть, не случайно, рассказывая о том, как в 1961 году она писала портрет Сержа Лифаря, заметит: "Больше всего мы говорили с ним о Пушкине - у него ведь в собрании подлинные письма Пушкина к Наталье Гончаровой!" Веселое имя Пушкин осталось последним, которое напоминало о ядре культуры, для которой Запад так же важен, как Восток.

    Поделиться