Как потомки русских эмигрантов стали миссионерами во Франции
Школа вместо футбола
Дети тех, кто уехал из России в последние десятилетия, обычно не знают русского. А потомки эмигрантов первой волны на нем говорят. Как этого добивались - например, в вашей семье?
Кирилл Соллогуб: С бабушками и дедушками я всегда общался по-русски. Именно с ними это было удобнее и естественнее, хотя, конечно, французский они выучили. Свою роль сыграло РСХД - оно приобщало нас к русской культуре. При движении и при церковных приходах существовали школы, куда мы ходили раз в неделю, когда в обычной школе был выходной день. Наши друзья занимались спортом или отдыхали, а мы изучали Закон Божий, русскую грамматику, историю, географию и культуру.
Не обидно было?
Кирилл Соллогуб: Конечно, обидно! Но в русской школе было интересно. Мы рано почувствовали, какое богатство - иметь две культуры. Когда мы не согласны с людьми или с тем, что происходит в стране и обществе, то во Франции иногда считаем себя русскими, а в России - французами. Очень удобно! Потом возможность читать русскую литературу по-русски - огромное богатство. Я читал много, поэтому получилось язык сохранить. Хотя, как вы можете слышать, произношение довольно корявое (а мои ровесники изъясняются и того хуже).
Ну, словарный запас-то у вас больше, чем у многих русских! Просто падежи иной раз путаются.
Кирилл Соллогуб: Да?.. Ну, еще мне помогло то, что я часто приезжал в Россию, старался поддерживать контакт со знакомыми. И с удовольствием принимаю русских в Париже, чтобы общаться. Потому что с уходом моих дедушек и бабушек мы с родителями перешли на французский. Они не настаивали, чтобы мы дома говорили только по-русски. Думаю, это было мудро. Ведь день, пережитый во французской школе, хотелось описать на том же языке. В некоторых семьях русский буквально навязывали, и, например, моя жена в итоге перестала делиться с родителями впечатлениями. Хотя она говорит по-русски лучше меня. Нашим детям уже очень сложно было передать язык. Они говорят на нем с трудом. Понимают, думаю, гораздо больше. И если захотят когда-нибудь заниматься русским, им это будет легче.
Утрата языка связана с тем, что исчезла среда русской эмиграции. В этом смысле мы офранцузились. С другой стороны - абсолютно нет. Например, дома мы едим только блюда русской кухни. Моя жена не умеет готовить другие! Живем в церковной традиции, потому что в наших семьях в эмиграции состоялся духовный перелом. Например, я являюсь регентом прихода - приходится присутствовать на каждом богослужении. То есть как минимум дважды в неделю, а на Страстной седмице два раза в день!
В обычной жизни можно отличить потомков русских эмигрантов от чистокровных французов?
Кирилл Соллогуб: У них бы лучше спросить… Они действительно как-то понимают, что мы не такие, как другие французы. Не знаю, с чем это связано. Я бы скромно сказал, что нас отличает культурность (смеется). Некоторые говорят, что в наших характерах есть какая-то русская черта. Или - что мы даже говорим по-французски иначе, в чем я немножко сомневаюсь… Люди видят в нас что-то отличное, но, думаю, это скорее связано с тем, что мы христиане и принимаем это всерьез.
Вы ощущаете себя аристократом?
Кирилл Соллогуб: Не очень. В каждодневной жизни это никак не выражается. Во Франции дворянство существует, но не играет никакой роли. Потомки знатных родов живут так же, как все остальные. Мы любим вспомнить нашу историю, чтобы передать память детям. Но в целом наши семьи в эмиграции потеряли все, кроме интереса к культуре и веры, христианского подхода к жизни. Впрочем, это самое главное.
Ответить на вызов
Чем сейчас занимается РСХД?
Кирилл Соллогуб: Объединяет людей, которым близко то видение православия, которое разделяли отцы - основатели движения. Это православие, которое открыто современному миру, культуре и другим христианам. Здесь каждый мирянин несет ответственность за исторический путь Церкви и призван ей служить. Кто такие движенцы? Прежде всего потомки эмигрантов первой волны - третье-четвертое, даже пятое поколение. Последнее уже не говорит по-русски совсем, что естественно. Но в движении есть и французы, которые приняли православие за счет того образа нашей веры, который был принесен Западу силами РСХД. В частности, интеллигенты. Вы наверняка знаете Оливье Клемана (богослов, историк, профессор Свято-Сергиевского православного института в Париже. - Прим. "РГ"), который объяснял: "Я встретил Христа в православной церкви благодаря русской эмиграции" - он читал труды Николая Бердяева.
Члены и друзья движения очень часто собираются в доме РСХД, чтобы вместе молиться, изучать Священное Писание, обсуждать вопросы культуры и истории. Ежегодно на общем съезде стараемся понять, какие нужды есть в Церкви и как на них ответить. Может быть, не так плодотворно, как когда-то, но этот процесс продолжается.
А что, с вашей точки зрения, является основной проблемой Церкви?
Кирилл Соллогуб: Проблемы повторяются, но недавно мы как бы заново открыли то, что пастыри при приходах и священноначалие мало заботятся о том, чтобы привлечь молодых людей и найти с ними общий язык. И мы решили, что это должно стать нашим делом. Как говорил митрополит Евлогий - стоять на пороге Церкви и звать молодых внутрь. Передавать им желание узнать больше о том, насколько личная вера во Христа и служение Церкви важны для их жизни. Стараемся по всей Франции встречаться в приходах с молодежью, зовем в летний лагерь РСХД. Он длится один месяц и собирает около двухсот человек. Это очень важный духовный опыт и для детей, и для взрослых.
Соборы без соборности
Помните первый визит в Россию и встречу со здешними православными?
Кирилл Соллогуб: Еще бы! Мы всегда-всегда с большим интересом следили за тем, что происходило здесь в духовном, церковном, культурном плане. И как только стало возможно, в 1990 году, несколько семей движенцев сразу приехали. Мне тогда было 15. Мы встречались с разными людьми, в том числе с отцом Александром Менем, у него как раз было в Москве выступление о матери Марии (Скобцовой) (будущая святая эмигрировала в 1920-м, участвовала во французском Сопротивлении и погибла в концлагере. - Прим. "РГ"). Познакомились с русскими общинами - и эта связь не прерывается до сих пор. Я стал часто приезжать в Россию по разным поводам - например, по программе школьных обменов (в нецерковную среду). Бывал у членов РСХД, которые жили и работали в России. Конечно, впечатления были очень разными. Много разочарования, но много энтузиазма и радости.
А с чем были связаны разочарования?
Кирилл Соллогуб: В 1990-е был очень сильный энтузиазм среди верующих. Но постепенно Церковь превратилась просто в общественный институт. И нам было немножко печально, что общение, которое могло состояться в приходах, не получило развития… Мы же были привычны к маленьким общинам. А тут огромные приходы, в которых люди не так уж хорошо друг друга знают и - не хотят знать!
Насколько верно представление о том, что в Западной Европе христианам трудно проявлять религиозность?
Кирилл Соллогуб: В разных странах положение сильно отличается. Я скажу про Францию. У нас не принято говорить о религии, если ты официальное лицо. Например, педагог. Мой опыт показывает, что этого не стоит делать и с малознакомыми людьми, - могут испугаться. С одной стороны, это создает трудности, ведь христиане призваны быть миссионерами. С другой стороны - подталкивает свидетельствовать о вере не словами, а, скажем, поведением, моральными принципами. В последнее время люди боятся говорить о религии еще и потому, что часто путают ее с опасным фундаментализмом.
Каким вы видите российское православие сегодня?
Кирилл Соллогуб: Есть много соблазнов. Например, слишком тесное сближение с государством, с национальными настроениями. Стремление установить в Церкви то, что существует в обществе, в том числе пирамидальную структуру. Отсутствие соборности чувствуется в самой организации церковной жизни. Во Франции благодаря опыту первых эмигрантов меньше консерватизма, формализма, номинализма. Но и у нас есть трудности - даже с той самой соборностью. Православные любят говорить о ней, но в плане воплощения ее мы очень слабы сейчас. В отличие от католиков. Для них принцип соборности не так важен, но следовать ему им удается намного лучше, чем нам. Этому нужно учиться.