В Театре Елены Камбуровой поставили "Крещенные крестами"
Театр посвятил постановку сразу двум юбилеям - предстоящему 80-летию автора романа и своему собственному 25-летию. Эти даты здесь решили отметить не поэтическим и не музыкальным спектаклем (хотя музыки в нем очень много), а драматическим. И это пятая режиссерская работа Олега Кудряшова в театре у Камбуровой.
"Крещенные крестами" - автобиографический роман о том, как маленький сын репрессированных родителей добирается домой. Его сослали в Сибирь, в приемник для детей "врагов народа". Мальчик сбегает и долгих шесть лет добирается до Ленинграда, надеясь там найти свою мать.
Это - роман-путешествие, роман-хождение, роман-одиссея. Он даже начинается с воспоминаний героя о том, как он будучи совсем маленьким любил смотреть в потолок и мысленно странствовать по тройному фигурному карнизу - погружался взглядом в его лабиринты.
Второе воспоминание - о долгом пути по лестнице костела, где его крестили. А потом его мать забрали энкавэдэшники и начался долгий путь. Скитания стали реальностью. За этим "роуд-муви" скрыт классический сюжет инициации: ребенка отрывают от матери и помещают в неизведанный мир. Этот мир особенный и отдельный.
Он - живет по собственным законам. Он - оторван от мира реального. В нем ребенок проходит ритуал посвящения, проходит физические испытания, терпит лишения, получает полезные умения и навыки, узнает мифы и имена богов. Потом "просыпается" и возвращается домой.
Эту формулу Эдуард Кочергин выдержал четко, вплоть до кошмарного сна главного героя. А Олег Кудряшов поддержал. Закрыл сцену от зрителей воротами - символом перехода в другой мир. Ворота изящные, кованые, на одной створке - профиль Ленина, на другой - Сталина. И это не просто советские боги, это еще и личные обереги героя. Он научился гнуть их профили из медной проволоки и часто спасался этим искусством в своих странствиях.
И зрительный зал, и сцена маленькие. При этом камерное пространство сцены замкнутое и глубокое. Не вырваться. Оно максимально приближено к зрителю, но существует очень отдельно. Огромные ворота, хоть их и распахнули в начале спектакля, все равно определяют строгие границы, непереходимую черту между тем миром и этим.
Сама сцена разделена пополам железнодорожными рельсами. Двумя отдельными, близко лежащими кусками. Эти обрубки никуда не ведут, по ним нельзя никуда доехать. Можно только сойти с рельсов и уйти под откос. Можно сидеть по их разные стороны, как через дорогу, которую нельзя перейти. Мать и сын так и сидят. Можно поставить их "на попа" и гонять по ним туда-сюда героя, как "по шведской стенке", заставляя его скользить и проваливаться в черную дыру вертикальных шпал.
Аскетичное оформление оборачивается свободой художественного волеизъявления. Белые панели работают столом, когда лежат. Дверями, когда висят. Стеной для расстрела. Фоном для картины. Становятся проносящимся поездом, отражая ритмично бегущий по ним свет. Ящики - это и стулья, и столы в казенной столовой, и украденный багаж, и табуретка для выступлений, и подставка для школьников-переростков.
С текстом романа Олег Кудряшов работает точно так же - очень строго и при этом легко. Точечно выбирает главное, отсекая то, что не может поместиться в полуторачасовой спектакль. Слои слов распределяет между всеми актерами. Вроде и есть основной рассказчик, но его реплики спокойно расходятся по всем, кто присутствует на сцене. Персонажи вбирают авторский текст, пропускают его через себя. Становится ясно, что то, что испытывал главный герой, выпало и всем остальным детям.
В середине спектакля режиссер отдает роману команду "Вольно!". И вот уже Сталин из "живой картины" отпускает плакатную шутку" "Верной дорогой идете, товарищи!" А вот актеры по-свойски угощают зрителей самодельным детдомовским мороженым. Интонация неуловимо меняется, и перед нами современный молодой московский человек, а не детдомовский подросток из Сибири.
Все актеры обуты в обычные черные кеды. Не советские. Эта деталь, может, и ускользнула бы от глаз, если бы кеды иногда специально не выставлялась напоказ там, где кед точно не должно быть. Не монтируются они с застиранными добела ватниками. И с темными юбками в пол. И с ушанками. И этот намеренный анахронизм соединяет два времени - то и это. Цепочка следов спортивной обуви закольцовывает вечный сюжет сиротства. И побега. Из системы. Только - куда?