Помните, как падает яблоко в заброшенном осеннем саду? Попробуй, отыщи его потом в пожухлой траве.
Когда яблоко падало, мы смотрели не в сад своей души, а на дорогу. Тогда "судьба по следу шла за нами, как сумасшедший с бритвою в руке...".
Впервые Арсения Тарковского я не прочитал, а услышал - в фильме "Зеркало" поэт за кадром читал свои стихи. Мне было лет двенадцать. Мы с мамой сидели на предпоследнем ряду в маленьком зале ДК Дзержинского, у черной шторы, прикрывавшей окно. Из-под шторы сквозила зима. Места не всем хватило и люди стояли вдоль стен, затаив дыхание.
Я был так заворожен и фильмом, и стихами, и так устал от напряжения ума и души, что после сеанса чуть было не онемел от потрясения - как тот мальчик, что появляется в самом начале фильма и силится произнести Слово.
Прошло лет десять. Я служил командиром взвода в батальоне, стоявшем на окраине уральского поселка. Все жители поселка работали на химзаводе, а мы этот огнедышащий завод охраняли. По утрам я бежал из барака, где нам с женой дали комнату, к КПП части. Слева от дороги влажно дымилась баня, а справа виднелось крыльцо библиотеки. Я с тоской оглядывался на это крыльцо, мечтая хоть на пять минут оказаться среди книг.
И вот на второй месяц службы мне дали первый выходной и я пришел в библиотеку. Это было торжество, с которым мне и сегодня нечего сравнить. В шкафу у окна, на второй снизу полке, после вкладыша с буквой "Т" я обнаружил тонкий - тоньше Устава караульной службы - сборник Арсения Тарковского "Стихи разных лет". Сколько раз потом я приносил его обратно к положенному сроку, и библиотекарь Ирочка продлевала мне счастье одним росчерком шариковой ручки.
В ночных караулах я износил стихи Тарковского на себе, как изнашивают гимнастерку. У поэта есть стихотворение "В дороге". Там обходчик по ночам обходит в степи свой участок железнодорожного полотна - так ведь и я по сути служил обходчиком, каждую ночь два раза обходя по шестикилометровой тропе наряда своих часовых. Только вокруг была не степь, а тайга. Но рельсы были. По ним под покровом ночи на склады завозили взрывоопасный груз. И я шел во тьме, бормоча:
Где черный ветер, как налетчик,
Поет на языке блатном,
Проходит путевой обходчик,
Во всей степи один с огнем...
Сжимая в руках книжку Тарковского, я думал о поэте. Меня согревало то, что он не остался где-то в загробном девятнадцатом веке, а сидит сейчас, должно быть, в переделкинском дачном кресле, курит трубку, или ходит с палкой и читает стихи своим шелестящим, как опавшие листья, голосом.
Стыдно признаться, но я не нашел в себе сил расстаться с библиотечным сборником Тарковского, хотя и переписал его весь от руки. Оправдываясь спешной демобилизацией, увез с собой. Так он и состарился вместе со мной. Не знаю, что стало с библиотекой, но давно расформирована та часть, где я служил, а недавно снесли и тот некогда секретный завод, который мы охраняли.
В 1968 году, когда советская страна еще изводила себя космической гордостью, Тарковский написал несколько тихих строк. В них было напоминание: не холодные планеты ждут отеческой заботы "партии и правительства", а люди. Сегодня речи наших государственных мужей вновь полны пафоса и эти стихи Арсения Тарковского полувековой давности вспоминаются сами собой:
На пространство и время ладони
Мы наложим еще с высоты,
Но поймем, что в державной короне
Драгоценней звезда нищеты,
Нищеты, и тщеты, и заботы
О нерадостном хлебе своем,
И с чужими созведьями счеты
На земле материнской сведем.
Детей надо очень баловать. Я думаю, это главное. У детей должно быть золотое детство. У меня оно было... Может быть, поэтому я так хорошо помню свое детство - ведь главное в мире - это память добра. Меня очень любили. Мне на день рождения пекли воздушный пирог. Вы, наверное, даже не знаете, что это такое?..
25 июня исполнилось 110 лет со дня рождения Арсения Тарковского.
55 лет назад вышла в свет его первая книга.
Душу, вспыхнувшую на лету,
Не увидели в комнате белой,
Где в перстах милосердных колдуний
Нежно теплилось детское тело.
Дождь по саду прошел накануне,
И просохнуть земля не успела;
Столько было сирени в июне,
Что сияние мира синело.
И в июле, и в августе было
Столько света в трех окнах, и цвета,
Столько в небо фонтанами било
До конца первозданного лета,
Что судьба моя и за могилой
Днем творенья, как почва, прогрета.