"Я прочел воспоминания Альберта Шпеера, где он не постеснялся рассказать о своей дружбе с Гитлером. В его строчках проглядывает сочувствие к вождю Третьего рейха. С одной стороны, я понимаю признательность Шпеера по отношению к Гитлеру в начале его карьеры - фюрер дал ему возможность стать главным архитектором Рейха...
Но ведь потом, когда Шпеер стал министром вооружения Германии, его подземные заводы изготавливали не только вооружение, но и газовые камеры. Он же не мог этого не знать. Он видел наших пленных, которые работали на этих заводах в тяжелейших условиях. Но...
Двадцать лет сидел Шпеер в Шпандау. За это время многое изменилось в Германии. Страна прошла денацификацию, Гитлер был признан человеком, ввергнувшим свою страну в беду. Но, несмотря ни на что, Шпеер ничего не переоценивает - он по-прежнему верен своему вождю и спустя 20 лет после окончания Второй мировой войны...
Всего этого я понять не могу. Могу признать: Шпеер был действительно талантливым архитектором. И поэтому неизбежно вновь возникает пушкинский вопрос: как талант совмещается со злодейством?".
"... Но у меня другой вопрос: а правильно ли, что у нас ничего не осталось от Сталина? Вы же понимаете, я ни в коем случае не защищаю культ, не мечтаю о его возрождении, но как бы мы ни относились к Сталину, эту страницу нашей истории нельзя выжигать, вычеркивать. С ней связана судьба многих миллионов - значит, вычеркиваются и они. А ведь мы были воодушевлены, верили в то, что оказалось утопией.
Я помню, как впервые оказался с товарищами за границей году в 56-м. Мы шли по Парижу в широких штанах, в пиджаках с огромными плечами, в кепках. Шли с чувством превосходства...
И потом, запреты ведь только создают феномен "запретного плода". Знаете, как-то я был в гостях в одном грузинском доме. Посидели, поговорили, а потом хозяин дома позвал в сад. А там будка с электромотором. Хозяин включил его, и из ямы вырос... памятник Сталину! Из-под земли!"
"Шпеер едва ли не исключение - фашизм за все годы своего существования в области искусства и культуры не создал ничего существенного. Вы не вспомните ни одной замечательной книги, ни фильма, ни музыкального произведения. Почему же фашизм оказался бесплоден? Не знаю... Я могу вам задать другой вопрос: а почему мы в годы жестокой цензуры, сталинизма смогли создать и великолепную музыку, и интересную литературу, и поэзию, и кино, и театр - то, что осталось и что пользуется сегодня успехом?..
Все-таки есть большая разница между расовой теорией ненависти и нашей коммунистической идеологией, в которой нет ничего преступного, напротив, в ней есть мечта о справедливости... Так или иначе, утопии необходимы. Как надежда.
Я Сталина не могу понять. Вы знаете, что он был книгочеем? Читал Толстого, Чехова, Достоевского, Анатоля Франса, авторов непростых. И при этом оставлял пометки на полях. Это любопытно: человек, пишущий на полях, он ведь делает это для себя, не для кого-то. Значит, он размышлял над книгами, которые читал. И трудно себе представить, как это возможно: читать "Воскресение" Толстого, а потом приходить в Кремль и подписывать расстрельные списки?"
"Было очень странное, многослойное ощущение... Я - один перед всей Германией. Не перед бундестагом, а именно перед Германией. Я из Ленинграда, который Гитлер хотел уничтожить...
Моя ненависть к немцам изживалась на протяжении многих лет. В Германии издали практически все мои книги, было немало встреч, конференций и в той Германии, и в этой, у меня там появилось много друзей. И я давно понял, что, во-первых, ненависть - тупиковое чувство, оно никуда не ведет. А во-вторых, у нас своих грехов хватает.
Но когда я стоял перед депутатами бундестага, то поймал себя на мысли, что никто из них не был на фронте, это все дети или внуки фронтовиков. И вспомнил свой первый приезд в Германию, это было году в 55-м. Когда я шел по улицам Берлина, видел людей своего возраста и старше и думал: "Боже мой, это же встреча промахнувшихся!"
"Почему Гитлер так и не вошел в город? Точного ответа на этот вопрос нет.
Одна из высказанных официально гипотез - Гитлер понимал, что город не получится истребить физически, слишком он велик, и на улицах не смогли бы маневрировать танки. Но только ли это было причиной нерешительности фюрера? А ведь он был именно нерешителен - несколько раз приезжал сюда, колебался, обещал своим генералам, что "через неделю обязательно". Но так и не отдал приказа наступать.
Мне кажется, что очень важный мотив таков: все города Европы капитулировали перед немецкой армией. И Гитлер ощущал себя непобедимым: раз его армия подошла к городу, он тотчас же сдается. Вот и от Ленинграда он ждал, когда тот выкинет белый флаг...
Я воевал, всю жизнь прожил, ощущая себя победителем, а теперь должен кому-то что-то объяснять. Я имею право ходить там с поднятой головой, а не оправдываясь..."
"Все, что касается личных воспоминаний о блокадных буднях, приобретает особую ценность. Сегодня блокаду умело украсили героизмом, бескорыстием, состраданием и т.д. Все это было, безусловно, но если говорить только об этом, то исчезает ужас блокадной жизни.
Но самое интересное все-таки - почему я и возвращаюсь постоянно к военной теме - это феномен нашей победы. Можно ли понять: как случилось, что, обреченные потерпеть поражение, мы тем не менее победили? Ведь была отдана вся Украина, вся Белоруссия, большая часть России, люди погибали безо всякого утешения, надежды, что их смерть не напрасна. И все-таки страна выстояла. Почему?
Бывая в Германии, я встречался с тогдашним канцлером Гельмутом Шмидтом и спрашивал его: "Почему вы проиграли войну?" Он не мог ответить, кроме как: "Потому что Америка вступила". Но США в войну вступили, как известно, уже после Сталинграда. Тогда где искать причину?
Однажды прочитал статью митрополита Илариона, в которой он сказал, что наша победа - это чудо. Вначале меня это возмутило: "А как же мы? Ведь чудо без участия людей совершается само собой. И получается, героизм народа здесь ни при чем?"
Но потом я вспомнил Пушкина. "Гроза двенадцатого года/ Настала - кто тут нам помог?/ Остервенение народа, / Барклай, зима иль русский Бог?" Это признание Пушкина - тоже о том, что в общем-то только рационально объяснить нашу победу недостаточно. И гений Пушкина чувствует это лучше историков".
"Нас всегда боялись, поэтому ненавидели. Но это и понятно. Страны Европы жили и развивались во взаимосвязи друг с другом. Мы же всегда жили замкнутой жизнью, выезд и из царской России был большой проблемой (до Петра I россияне редко стремились путешествовать, в конце восемнадцатого века "гайки завинтил" Павел I, при Николае I пребывание за границей более 5 лет приравнивалось к госпреступлению. - Ред.)...
И тем не менее сейчас я не представляю себе Европы без России. Нас, конечно, могут считать Евразией, но хочет это признать Европа или нет, все заметные события в европейской жизни последних времен были связаны с Россией... И несмотря на обостренно враждебное к нам сегодня отношение, Россия продолжает жить вместе со всем миром".
"В последнее время пишут не столько про любовь, сколько про ее вырождение. Любовь отодвинули бог знает куда - вначале деньги, потом власть, карьера. А любовь для них слишком требовательное, слишком утомительное, сложное чувство, над которым надо работать...
Мне хотелось создать старомодную книжку. Про любовь. Про то бескорыстное чувство, переживая которое ты понимаешь, кто ты такой, на что ты способен, каким ты можешь быть...
Может быть, сегодня об этом глупо, нелепо говорить, но мне все равно... Я знаю одно: русская литература все-таки создавалась на любви. Это было ее главное свойство. Помните, у Толстого в "Анне Карениной" Кити с Левиным объясняются с помощью фраз, состоящих из первых букв слов. И они друг друга понимают. Как это может быть? Это мистика! Магия любви.
Вы знаете, что такое любовь - для меня наглядно изобразил Шагал в своей картине "Прогулка". Веришь, что, когда человек влюблен, он способен на все, для него нет ничего невозможного!
С любовью можно все преодолеть. Любая гравитация преодолима".
"Понимаете, мы всегда хотим подвести некую черту, добиться какого-то четкого ответа, результата, вердикта: "это вот так..." Но у меня нет однозначных ответов на многие вопросы. Все слишком сложно...
Хочется, чтобы все было понятно? Это ужасно! Ведь скучно жить, когда все понятно!"
"Я и не атеист, и не верующий, но я верю в то, что жизнь вообще - это чудо. Сегодня физики и астрофизики говорят: Вселенная - результат творения. О чуде жизни говорят и биологи.
Я знал и любил одного из наших великих ученых Николая Владимировича Тимофеева-Ресовского (биография одного из основателей популяционной и эволюционной генетики легла в основу документального романа Гранина "Зубр". - Ред.). Когда ему задавали вопросы: "Как возникла жизнь на Земле, есть ли Бог", он отвечал: "Это не наше дело".
Мы и в самом деле слишком мало знаем и мало что сможем узнать для того, чтобы найти ответ на эти вопросы. Кто-то смиряется перед тем, что есть вещи, которые для нас непостижимы. А кто-то мучается, стремясь постичь, в чем же смысл жизни".
"Мы побороли идеализм и теперь относимся к жизни прагматично, корыстно. И ведь даже в церковь люди приходят просить: "Господи, помилуй, спаси нас от греха, помоги, чтобы моя жена выздоровела, дай мне возможность достичь того-то и того"... Но они не молятся: "Господи, спасибо тебе за то, что я могу смеяться, за то, что я могу иметь детей, могу любить, наслаждаться теплом солнца"...
Мы не благодарим за чудо природы, за чудо жизни, не воспринимаем это как нечто таинственное. А это все очень важное, чему не учат ни в школе, ни в храме".
"Наслаждаться жизнью. Знаете, недавно я тяжело болел, лежал без сознания неделю, врачи поставили на мне крест, и друзья уже приходили попрощаться со мной. Я был обречен. Почему я выздоровел? Не знаю. И врач не понимает. Но это случилось, и я благодарен судьбе за это".
Режиссер Федор Попов о том, как Даниил Гранин участвовал в съемках фильма о блокаде
Режиссер Федор Попов взялся за реализацию военно-исторического проекта "Коридор бессмертия". Фильм, основанный на реальных событиях, расскажет о том, как в феврале 1943 года жители блокадного Ленинграда за 17 дней построили железную дорогу длиной 33 километра, соединившую город с Большой землей. Шлиссельбургскую магистраль называли красиво - "Дорога Победы", но у самих железнодорожников она "славилась" как "коридор смерти". Восстановить историческую справедливость взялся писатель Дмитрий Каралис. Федор Попов рассказал нам о том, как снимается военное кино, в котором есть девушки, паровозы и ни одного немца, и какое участие в съемках фильма принимал Даниил Гранин
- Гранин читал сценарий "Коридора бессмертия", и первая его реакция, которую я помню: "Девочки настоящие, я знал таких".
Я не спрашивал Даниила Александровича, надо ли показывать правду о блокаде в художественном кино или нет. Просто потому, что у меня есть своя позиция по этому поводу.
Конечно, все мы знаем, что такое блокада, сегодня многие факты доступны. И не только о людоедстве, предполагаемых ром-бабах в Смольном или коррупции. Но мне интересно не в грязи копаться, а рассказывать о тех простых людях, благодаря которым и была выиграна война. Говорить о простых истинах, если хотите. Да, блокада. Да, страшно. Да, смерть стала обыденностью.
И как говорил нам Гранин, война - не время для сантиментов, отношения были жесткими, резкими.
Но вот один февральский день 1943 года - солнце светит, предощущение весны, прибавили карточки, пошел первый трамвай, девушки говорят о том, как здорово было бы сходить в филармонию. Одна из героинь влюбляется... Что бы ни было - жизнь продолжалась. Для меня важно рассказывать не про то, что человек способен на подлость, а о том, что человек способен на жертву и героизм. И судя по нашим с Даниилом Александровичем разговорам, мы с ним не расходились во мнениях.
Я был несколько раз у него дома, он приезжал к нам на один из первых съемочных дней - в декабре 2015 года. Помню, был очень холодный день. Даниил Александрович замерз. Мы с Дмитрием Каралисом зашли с ним в ресторан согреться. Он тогда нас спросил: "А вы знаете, чем отличается блокадный Ленинград от сегодняшнего Петербурга?" Мы с Каралисом не нашлись что ответить. И он сказал: "Тишиной".
Он прожил долгую жизнь и в войну был уже достаточно взрослым человеком, поэтому его воспоминания более качественные, что ли, чем тех, кто пережил блокаду в детском возрасте. Но редкость его еще и в том, что, как крупный писатель, он обладал даром осмысления.
Для меня как кинематографиста очень важны были те детали блокадного быта, о которых Даниил Александрович нам рассказывал.
Как вели себя люди, как одевались. Как закутывались кто во что горазд, как валенки были большой редкостью, и хорошо, если удавалось добыть их, пусть и большего размера. Помню, в последний раз - мы были у него в конце мая - я показал Даниилу Александровичу снятый материал, и он обратил внимание, что у нас в кадре пару раз прикуривали от спички. Он заметил, что спички были дефицитом, поэтому в ходу больше были зажигалки. После этого у нас были досъемки в павильоне, и я реквизиторам дал задание найти зажигалки того времени.
Вообще Даниил Александрович был очень интересным человеком. С одной стороны - аскет, а с другой - ценил качество жизни.
В его старой, такой петербургской квартире у Ленфильма, заполненной книгами, было уютно. Меня в нем поражало, насколько взвешенна его речь, как тщательно подбирал он слова, ничего лишнего. И при этом - озорной глаз. Вот таким он был - немного колючим и озорным.
Однажды, год назад, я приехал к нему в гости с редактором, молодой девушкой. И я почувствовал, что он это отметил, глаз у Даниила Александровича блестел!
Многие устают к 30-40 годам. А он был полон жизни. И поэтому когда я узнал, что Гранин ушел от нас, первая реакция: как неожиданно. 98 лет и - неожиданно!
Странно, казалось бы.
Но в том-то и дело, что не важно, как он двигался, даже как он себя чувствовал, насколько физически он был слаб. Главное - характер. И в свои 98 лет он был по-прежнему молодым, озорным, и в то же время, очень глубоким человеком.