Поделиться
Стрельбы ему хватило на фронтах Первой мировой, а потом и гражданской, откуда Каневский был командирован во ВХУТЕМАС, потому что рисовал он лучше, чем стрелял. И потом ничего воинственного в его работе не было. Ведь, при всем желании, вот этого "Американского краснобая в ООН", унылого старичка, вещающего с высокой трибуны никак не назвать ястребом империализма. А его кровного брата в мундире, тщетно пытающегося тормознуть гордый советский лайнер, на борту которого написано "Торговля с Китаем" - просто по-человечески жалко. Потому что этот лайнер и тогда уже было не остановить.
Во ВХУТЕМАСе Каневский ушел от Родченко к Моору, а затем к Фаворскому: ему с самого начала были чужды авангардистские условности. А вот увидеть, оценить и буквально одной линией с редкой точностью воспроизвести пластику, характерность и человека, и пейзажа, и тон сереющего неба, заметить все детали и насытить ими лист - в этом равных ему было мало. Каневский не делил персонажей на черных и белых, видел симпатичное в негодяях и забавное в героях и потому перед нами на выставке не злобные агитки против капиталистов и унылое бытописание советской деревни, а полнокровное, точное реалистическое искусство, да, "бичующее отдельные недостатки" - но куда ж без них?
Вот "Новый бог" - на рисунке для "Крокодила" 60-х в иконном углу деревенской избы портрет председателя колхоза, на портрет любуются бабки - в модельных туфлях явно не из сельпо. В "Плане коровника" 55 года корова сидит под дождем, укрывшись рогожей, на том самом "Плане…" и слушает незадачливого инженера, а рядом граненый стакан чая, в нем ложечка - преломляется в гранях. Сложный цветной многофигурный рисунок "Тут будет памятник": от лиц литераторов, в 1001 раз решающих, где расставлять монументы классикам, невозможно оторвать глаз - скрупулезная прорисовка, яркие плотные цвета, ты словно слышишь реплики заседающих, замечаешь их косые взгляды, видишь строчки, что они выводят в своих протоколах.
Но Каневской не только клеймил поджигателей и бюрократов. На выставке "Мурзилка и мировой империализм", к сожалению, нет придуманного им желтого пушистого существа в красном берете, того самого Мурзилки, зато вот вам девочка-ревушка из стихотворения Барто - та самая , которая "плачет, заливается, платьем утирается" и на нее, с распухшим носом, с соседнего рисунка сочувственно смотрят две собачки. Человеку рассеянному, растерянному толстяку в подтяжках, добрый кассир, высунувшись из окошка, показывает, где на вокзале можно купить бутылку кваса. А вот двое стоят у "Трех богатырей" в Третьяковке и один пророчески молвит: "Да, с Россией всегда трудно разговаривать с позиции силы"…
Ерническая манера карикатур Каневского мгновенно узнаваема всеми, кто в 50-70-е брал в руки "Крокодил" и смеялся над вот этими вихрастыми "Дорожными рабочими", дующимися в карты над развороченной дорогой, незадачливыми капиталистами, тщетно тянущими руки к карте СССР, "Витей на распутье" - пацаном, не знающим, куда деть пачку билетов на утренники. Ее вспомнят на выставке все, кто воспринимал Дон Кихота, Буратино, Дениску с Мишкой и Витю Малеева по рисункам Каневского в бесконечных переизданиях оформленных им книг.
"Вдумчивый, серьезный, - писал о Каневском Дмитрий Моор в 20-х. - Своеобразен. Будет влиять на среду."