И первая фотография, которая встречает зрителей на выставке Владимира Богданова, - снимок его отца, сделанный в 1965. Конечно, это прежде всего посвящение. Но еще - и камертон экспозиции. Задающий интонацию, столь характерную для Богданова-фотографа, - сдержанности, мужественности, тонко оркестрованной лирики, деликатности взгляда.
Герой снимка словно сошел со страниц книг Грина, Паустовского или Хемингуэя. Книг, которые так любили современники "оттепели" 1960-х. Снятый на фоне неспокойной Балтики, на корме парусной лодки, в прорезиненном плаще и шерстяной шапочке на макушке, он мог бы быть рыбаком или судостроителем, спортсменом или моряком… Иначе говоря, человеком, который воплощает в себе красоту настоящей "мужской" работы, с солью моря, романтикой странствий, готовностью "поспорить с бурей". В сущности, перед нами идеальный портрет героя времени, в котором можно найти бездну обаяния и сегодня.
Парадокс в том, что, несмотря на безусловную "приписку" к порту "оттепели" и безошибочное узнавание героя эпохи в персонаже снимка, на фото нет бросающихся в глаза примет времени. Ни лучезарного оптимизма советских снимков, ни пафоса трудовых свершений. Ни даже эффектов, отсылающих к опытам левой фотографии, открытой заново в 1960-е. В фокусе - герой, пойманный в минуту нелегкого размышления. Не обращающий внимания на камеру - ну, хотя бы потому, что привык, что сын с фотоаппаратом не расстается (даром, что после школы его рулевым на буксире на судостроительный завод устроил). Ближе всего этот снимок к живописи "сурового стиля", но в нем нет монументальной мощи больших полотен, например, "Нефтяников" Таира Салахова.
Напротив, легкость сиюминутного снимка, маленький формат, приватность исключают любой намек на эффекты "большой постановки" жизни. Хотя тут нет и намека на сентиментальность, кадр пронизан скрытым восхищением отцом. Фактически точно так же, чутко "настраиваясь" на эмоциональную волну своих героев, не навязывая свое видение, а сохраняя легкое дыхание пойманного мгновения и деликатность дистанции, Богданов сделает свои легендарные фотографии Виктора Шкловского и Вениамина Каверина, Арсения Тарковского и Василия Аксенова, Владимира Высоцкого и Евгения Евтушенко, Андрея Битова и Сергея Каледина, Фаины Раневской и Людмилы Улицкой, и, конечно, Лили Брик…
Проработав почти четверть века в "Литературной газете", Богданов фотографировал писателей, можно сказать, по долгу службы. Но он не только безошибочно, так и хочется сказать - музыкально, попадает в тональность людей, которых снимает. Его фотографии - род избирательного сродства. Ощущение такое, что он сам выбирает героев, близких по духу. Более того, дистанция, которую задает его снимок, одновременно и деликатная, сохраняющая "воздух", и в то же время очень личная, схватывающая момент "узнавания". Да это та самая Раневская сидит на скамейке с газетой! А этот великолепный старик в ушанке, который на ходу поправляет шарф, не выпуская сигарету изо рта, - неужели Арсений Тарковский? Это дистанция, хорошо знакомая фланеру в большом городе, успевающему прогуляться и окрест оглянуться… Та, что сохраняет приватность взгляда в публичном пространстве и - напротив - вежливость public talk в приватной беседе. Убедительный тому пример - два снимка Булата Окуджавы. Один сделан 25-летним "любителем" Володей Богдановым в 1964 на ленинградском Дне Поэзии, другой - им же, но почти 30 лет спустя, на кухне Окуджавы в Переделкине в 1992 году. И тот, и другой кадр создают эффект личной встречи с поэтом. И тот, и другой лишены всякого намека на вуайеризм или хлестаковское хвастливое - "с Пушкиным на дружеской ноге", чем грешат нынешние папарацци.
В этом смысле фотографии Владимира Богданова далеки не только от клише светской хроники, но и от репортажа с "места событий" - с неизбежной бесцеремонностью съемки. Фотография Владимира Богданова родом не из газетной школы, а из фотоклубного движения 1960-х. Точнее, из фотоклуба Дворца культуры имени Ленсовета, куда Богданов пришел в 18 лет, продав ружье (после первой и единственной охоты!) ради фотоаппарата. В Ленинграде фотоклубное движение было одним из сильнейших в стране. В фотоклубах снимки судили по гамбургскому счету профи. Но в отличие от газетчиков, любители могли себе позволить выбор - снимать, что хочется, а не что скажет начальство. И эту внутреннюю свободу, как и вдумчивую размеренность рабочего ритма Богданов сохранит на всю жизнь, заметив на склоне лет: "Я всегда снимал то, что хотел…". Роскошь, которой редкий репортер может похвастаться.
Музыкантов и поэтов Богданов хотел снимать всегда. Его фотографии музыканты джаз-оркестра Иосифа Вайнштейна, игравшие в ДК имени Ленсовета, покупали по 15 копеек. И когда первые обозреватели из американского журнала, высадившиеся в городе на Неве, заинтересовались "советским джазом" в ДК, джазмены щедро снабдили их снимками, сделанными Володей Богдановым. Что касается поэтов, то именно с той фотографией Булата Окуджавы, снятой на Дне поэзии в 1964 году, Богданов и пришел, кажется, в "Смену". Там обрадовались, фотографию приняли на-ура, но… спустя пару дней смущенно сказали, что напечатать не получится. Не из-за того, что фото не понравилось, а просто - не получится. С этой ненапечатанной фотографии поэта и началось сотрудничество Богданова с ленинградскими редакциями. Скоро он обнаружил, что его встречают как автора "того самого снимка" Окуджавы не только в "Смене". Так он стал профессионалом не только де факто, а еще и с записью "фотокорреспондент" в трудовой книжке.
Но вольное дыхание оттепельной юности и взыскательность фотоклубных критериев Владимир Богданов сохранил. Как и интерес к съемке на городской улице. Его любимые герои - не гламурные прелестницы, а дети и старики. Вот ватага малышей наблюдает за починкой самоката - ну, почти, как сейчас, только самокаты у них …деревянные. И одежда победнее. На дворе все же 1952 год. Дети у Богданова часто видят больше, чем взрослые. И пока папа читает газету на стенде, малыш, прижавшись к его ногам, смотрит в объектив фотографа. "Для меня объект не самое главное, важнее - состояние этого объекта", - заметит однажды Владимир Богданов. Тонкая материя эмоций на его снимках возникает, словно из воздуха. Пожилой дяденька выбирает букетик - мы видим его руки с цветами, и лицо через стекло киоска… Подхватив коляску с малышом, бегут через Невский смеющиеся молодые родители - пока милиционер где-то вдали, на заднем плане, перекрыл движение. Петух с веревочкой на лапке важно разгуливает по Красной площади… Умение "привлечь к себе любовь пространства" - этот дар поэтов - отпущен Богданову щедро. Достаточно посмотреть его серию "Сретенский бульвар", чтобы ощутить "петербургскую" интонацию в съемке московского бульвара. Из портретов старушек на бульваре и тонкой девочки, поправляющей каблучок, из снимков Красной площади в разные времена года и века, из ритма старых телефонных будок и воркующих голубей, из облачного неба над памятником Маяковскому, из куклы в луже и арок заснеженных дворов, из властного взгляда Лили Брик слагается проза и поэзия фотографий Владимира Богданова.
Он фотограф легкого дыхания. Не зря выставку завершает снимок, где молодой Святослав Бэлза на фоне Медного всадника Фальконе, дурачась, дует, будто Борей, на накренившийся столб. "Во всю силу легких!", - как утверждает подпись. И столб, конечно, клонится, будто Пизанская башня.
*Это расширенная версия текста, опубликованного в номере "РГ"