Театральный марафон в честь юбилея Юрия Любимова начался в Москве

Каталин Любимова, увидев однажды "Конармию", очень захотела, чтобы именно Максим поставил что-то, посвященное ее великому мужу. И хотя сам Максим не видел ни одного любимовского спектакля живьем, образы Таганки оказались чрезвычайно важными для его режиссерского становления.

Каким удивительным и неслучайным совпадением кажется то, что режиссер-новатор Юрий Любимов родился в один год с русской революцией. И не где-нибудь, а в Ярославле, где и его знаменитый предшественник - создатель профессионального русского театра Федор Волков. Подобно своему земляку, он стал основателем целой "религии" - Таганки, которую современники называли островом свободы в несвободной стране. Он прожил несколько жизней, головокружительная амплитуда которых поражает современников.

Вольная цыганская кровь матери, крестьянская закваска и свободолюбие отца, раннее сиротство - когда родителей вдруг посадили, годы учений - сначала в студии при МХАТе Втором (который вскоре закроют), потом встреча с Мейерхольдом во время его репетиций "Бориса Годунова" (его вскоре расстреляют)...

Мы не знаем, как рождается режиссер. Но факт остается фактом: проработав почти 20 лет в Театре им. Вахтангова актером, сыграв Кирилла Извекова и Олега Кошевого, Ромео и Сирано де Бержерака, снявшись в фильме Ивана Пырьева "Кубанские казаки" (о чем потом вспоминал с неизбывным чувством стыда), Любимов в одночасье превратился в режиссера-новатора, творца эпохального спектакля "Добрый человек из Сезуана", создателя легендарной Таганки.

Кто знал границы свободы в стране тотальных запретов, прежде чем Любимов не стал проверять их своими боевыми вылазками? Он осуществлял на Таганке самую необходимую миссию эпохи: рассказывал об одиноком противостоянии человека режиму. Так просто и так ясно это предстает теперь, когда вспоминаешь трагически и звонко дрожащий голос Зинаиды Славиной, игравшей доброго человека из Сезуана, Гамлета-Высоцкого, читавшего Пастернака так, что выть хотелось от безнадежной тоски. Печального и одинокого Дальвина Щербакова-Мастера и его отчаянную подругу Маргариту-Нину Шацкую, красавицу, летящую на качелях прямо над головами у зрителей. Когда вспоминаешь маски-призраки, глядящие из-за окон его "Дома на набережной". Не описывать реальность на основе принципа правдоподобия, но создавать ее - таков был принцип избранного им театра. Да и о каком правдоподобии могла идти речь для жителя кафкианской страны, в которой Любимов создавал свой остров свободы? Потому его Муза становилась с каждым годом все трагичнее. Поэт в его театре всегда умирал, его всегда убивали. Хлопуша-Высоцкий кричал надсадным голосом Есенина; это Есенина, а не Пугачева убивали в его спектакле, и это по нему проливали слезы его зрители. Как потом проливали слезы по Пушкину и Маяковскому, Когану и Багрицкому, Ахматовой и Пастернаку.

В канун своего 95-летия ушедший из созданного им театра, вновь победивший судьбу Любимов сочинил эпическую фреску "Бесы" и перекинул мостик к уходящей традиции актерского театра.

Вернувшись на сцену, на которой сам играл более полувека назад, он декорировал ее нарочито "старомодно". На этих "Бесах" чаще вспоминались спектакли Вахтанговского театра 50-70-х годов, чем революционный период юной Таганки.

Любимов, кажется, провел всех за нос, обещая аналогии то с трагическим расстрелом норвежского острова, то с бунтом таганских артистов. Но своим подлинным альтер эго в романе Достоевского он неожиданно "выбрал" Степана Трофимовича Верховенского с его проповедью красоты и веры. Любимовский Степан Верховенский покидал спектакль как странник - с тележкой, груженой книгами. Любимов отправлял Россию в новое странствие - на поиски гармонии, мудрости и веры.

И неслучайно, что на тех же подмостках в день юбилея Мастера покажут еще один спектакль, поставленный в его честь. По горячей просьбе директора Чеховского фестиваля Валерия Шадрина, спустя 11 лет, в театральную Москву вернулся выдающийся режиссер Анатолий Васильев, чтобы вместе с актрисой Аллой Демидовой и композитором Владимиром Мартыновым сочинить "Старика и море". Это спектакль-акция в память о том, кто был с веком наравне, кто бунтовал против советской власти, зная ее крысиные повадки назубок.

"Так может любить человек", - как сказано у Хемингуэя, - "на излете жизни, человек, смирившийся с одиночеством, человек, у которого не осталось ничего, чем можно дорожить, что страшно однажды потерять".

Так однажды сам Любимов оставил все, что было страшно потерять, - прежде всего созданный им театр и отправился в свое последнее свободное плаванье налегке. И вот будущее встречает его с тем большим интересом и признательностью.

30 сентября телеканал "Культура" покажет авторскую программу Анатолия Смелянского "Юрий Любимов. Это моя свобода". Мы попросили крупнейшего исследователя театра поделиться с нами своими воспоминаниями об обстоятельствах того летнего дня 2006 года, когда состоялась их беседа, которую впервые увидят зрители "Культуры" в день столетнего юбилея Мастера.

Анатолий Смелянский, доктор искусствоведения, историк театра:

- Как многое в жизни, эта программа с Любимовым и про Любимова возникла случайно. Летом 2006 года договорились поговорить о классике, а в итоге часа два в его знаменитом кабинете говорили про все на свете. Для меня Любимов и его Таганка - составная часть жизни, прожитой в стране, которой уже нет. Разговор не отвечал никакому телевизионному формату и потому оставался в архиве. Сейчас подкатил юбилей, не просто дата, но век Любимова, совпавший с веком русской революции. И потому возникла новая программа: не просто наш с ним разговор, а попытка портрета одного из главных персонажей русского советского театрального века. Надо было найти визуальные свидетельства времени, надо было заново обдумать его режиссерскую судьбу. Когда человек умирает, изменяются его портреты, по-другому глаза глядят и губы улыбаются другой улыбкой. Эти строки Ахматовой держал в уме, сочиняя двухчастную телевизионную сагу. Так появились закадровые мои включения, из другой эпохи. Для чего? Чтобы раздвинуть границы и предъявить жизнь режиссера рядом с Солженицыным, Эфросом, Высоцким и т.д. Летом 2006-го Юрию Любимову было 89 лет, крайний возраст, это его слова. Ни разу не вспомнил я про то, что он "крайний". Он был в потрясающей форме, не ведал своего будущего и даже не хотел говорить о нем. Но в самом строе его речи была какая-то завещательная простота и ясность. Именно эту интонацию хотелось сохранить.