Поделиться
Существуют как минимум два подхода к жанру байопика о писателях. В первом случае режиссеры делают традиционную костюмную драму из серии "каким он парнем был". Обычно берется какой-нибудь большой драматический кусок из жизни героя и на его примере раскрывается характер гения. Этот подход похож на стиль, в котором написаны многие книги из серии ЖЗЛ. Тут есть свои вершины - можно, например, вспомнить "Айрис" Ричарда Айра или "Последнее воскресение" Майкла Хоффмана. Но именно такой подход считается самым кондовым и скучным.
Второй способ куда сложнее. Здесь режиссеры фильмов рассказывают о жизни автора сквозь призму его произведений, пытаясь стилистически воплотить на экране их дух. Писатель будто бы превращается в героя собственного романа или рассказа. При этом хорошие байопики не превращаются в завиральную фантасмагорию, более иле менее точно соответствуя жизненной канве заглавного персонажа. Здесь, конечно, случаются оглушительные провалы (недавний "Убей своих любимых" про Аллена Гинзберга), однако и успехи выходят куда более занятными, чем традиционные кинобиографиии - "Капоте" Беннетта Миллера или "Кафку" Стивена Содерберга.
Режиссер Иван Болотников, дебютирующий в игровом кино, в "Хармсе" уверенно выбирает второй путь. Он помещает своего героя в жутковато-абсурдистский мир его прозы - старухи, завидев голого Хармса, начинают падать из окон в первые 15 минут, затем на экране материализуется гражданин Кузнецов, которому на голову падает кирпич. Дальше- больше: будут здесь и этюд про "лицо болит", и рассказ про часы Петрушевского.
То есть Хармс Болотникова - франтоватый персонаж, которому и сочинять ничего не нужно, реальность сама подкидывает ему весь необходимый материал. Сочинять (порой и экспромтом) и напрягаться приходится только для того, чтобы написать детское стихотворение - никакие другие ведь не печатают. Это, конечно, сильно упрощенная версия того, что происходило в действительности, но это наименее серьезная из имеющихся претензия к "Хармсу".
Ясно, что Болотников пытается найти для фильма форму, которая была бы наиболее адекватна хармсовской прозе. И не находит ничего лучше отказа от традиционного нарратива. В фильме нет ни экспозиции, ни сюжетной логики, ни развития персонажей. Поэтому человек, пришедший на "Хармса", что называется, с мороза рискует вообще ничего не понять. Кто, спросит он, этот Шура, с которым он постоянно околачивается по Ленинграду? Хорошо, мы-то с вами, допустим, знаем, что это поэт Введенский, но отчего бы не посвятить в это тайное знание тех, кто не слишком хорошо знаком со словом "обэриуты"?
Личная жизнь главного героя дана таким же пунктиром. Вот Даннил Иваныч катает на лодочку Эстер, а затем - бац - вместо нее на лодочке уже Марина. Причем и сцены и барышни сливаются до полной неразличимости. Количество событий, про которые хочет рассказать фильм, теме временем растет, что вовсе не способствует внятности.
Тут и жуткое безденежье Хармса, которого в 30-е перестают печатать, и смерть отца, и арест, и симуляция сумасшествия, чтобы не оказаться на фронте в 41-м. Но все это выглядит не цельным полотном, а сборником разрозненных сценок, к которым большинству попавших на сеанс потребуется поясняющее либретто. В каком-т о смысле это и впрямь похоже на харсмсовские произведения - думается, если неподготовленный человек наугад откроет книжку с прозой Хармса, то тоже рискует не сразу во все въехать. Другое дело, что проза Хармса вполне самодостаточна. Найдя к ней ключ единожды, дальше остается только получать от нее удовольствие. Фильм Болотникова, увы, такой возможности не оставляет - это не более чем любопытная, но сумбурная и не слишком продуманная попытка найти кинематографический эквивалент хармсовскому языку.
*Это расширенная версия текста, опубликованного в номере "РГ"