Поделиться
До входа в зрительный зал ребята полчаса мастерили тряпичных кукол и крутили ярмарочное колесо, вместе с молодыми артистами разучивали колядки и водили хороводы. "Разогрелись" и те, и другие. Когда дело дошло до Пушкина, градус веселья поддержали изобретательные этюды - слов в спектакле требовалось мало (благо большая часть публики знает текст почти наизусть). Чего стоил один "выход" белки, которая сиротским голоском пела романс "В лунном сиянии", или одевание царя Салтана - которого коварные свояченицы нянчили, как капризного младенца. Причем все эти фантазии были, как правило, основаны на деталях текста.
Получился крепкий, как белкин орешек, динамичный спектакль, в котором нет нужны играть и заигрывать с непоседливым зрителем, чтобы удержать его внимание.
- Балетмейстер и режиссер Ирина Ткаченко с актерами-третьекурсниками попробовала ощутить, из чего родился Пушкин, откуда он мог взять эту сказку. Понятно, что он облагородил изначальный материал. Но в основе - вот это площадное ощущение, - пояснил главный режиссер Театра-Театра Владимир Гурфинкель. - Там же огромное количество сентиментальных тем. Например, представьте отца, который стал причиной изгнания сына, не видел его много лет, не предполагал, что тот жив, - и вот в преклонном возрасте встретил. Это послужило поводом для игры. Эстетика балагана связана и с языческой философией, где волна живая, с птицей можно говорить, через плечо надо плюнуть… Наивный мир детства. Мы пробуем воссоздать его средствами сегодняшнего театра - и так обеспечиваем себе будущее. Ведь в чем задача театра? Дать юным существам возможность сопереживать, думать, тратиться. Это музыкальное искусство вкладывает в вас эмоции, а драматическое - проявляет те, что уже есть внутри. Если ребенок научится сопричастно думать и лично размышлять о жизни, а не повторять то, что ему скажут с экранов телевизоров, - он будет нашим зрителем и через 20 лет.
- Вы помните свое первое впечатление от театра?
Гурфинкель: Да, я пришел на какую-то национальную оперу, очень странную, и от скуки вел себя так ужасно, что меня отправили на четвертый ярус. Там я себя тоже ужасно вел… В общем, меня выгнали. Я был бы счастлив, если бы меня выгнали из театра окончательно, но я все-таки как-то… присосался. Это же болезнь, понимаете? И я ею, к сожалению, болею всю жизнь. Ничем другим не занимаюсь.
- После "странных" спектаклей часто родители волнуются. Думают, что это отвратит ребенка от театрального искусства.
Гурфинкель: Не надо беспокоиться! Вот я - иронично относился к опере. Потом увидел премьеру в Ковент-Гардене, где Роберт Ллойд пел партию Бориса Годунова в постановке Андрея Тарковского. Это лучшее, что Тарковский сделал за жизнь (он так и сам говорил). И благодаря той опере я что-то понял о России - англичанин так про это спел, что у меня разрывалось сердце. И то, что сейчас в опере делает Дима Черняков, - тоже переворачивает сознание. Если человек хотя бы раз в жизни попал на подлинное искусство, он перетерпит сотни спектаклей, чтобы опять окунуться в это невероятное чувство сопричастности. Так устроено наше сердце, что мы хотим переживать, искренне кому-то чего-то желать - и театр дает нам такую возможность. Посмотрите, как люди идут на спектакль: между ними приличное расстояние. А потом в зале темнота, кто-то один рассмеялся, за ним другой - и ты понимаешь: Господи, я не одинок. Когда зрители коллективно смеются и аплодируют - каждый успокаивается и побеждает страх смерти. Поэтому после спектакля люди в очереди стоят так плотно! Они телесно хотят не покидать театр, потому что он побеждает в нас скорбный страх одиночества и смерти. Это его главное невероятное свойство. Во тьме зала человек по дыханию понимает, что рядом люди чувствуют так же, как он. В наше чудовищное время абсолютного вранья быть сопричастным другим - огромное счастье. Чем больше врет телевидение и радио, чем больше врете вы, газетчики, - тем счастливее мы, потому что можем говорить о подлинном. И пока нам не закрыли рты, мы будем иметь зрителя.
- А театр не врет?
Гурфинкель: Нет. Точнее, мой - нет. Знаете, какая у нас последняя премьера? Я поставил Конституцию РФ. Меня не убили. На спектакль не попасть. Мы играем его в десять вечера, вход по записи… Как Правила дорожного движения написаны кровью перекрестков, так наша великая Конституция написана огромными бедами. Это главный документ, созданный в России в ХХ веке. И то, что она забыта, не играет роли… Вы прочтите любую главу - польются слезы! Театр не может не быть социальным. У нас много таких высказываний, где мы вместе со зрителем решаем, как жить дальше. Притом, что Пермь - рабочий город, тут нет какой-то особой интеллигентной публики.
- Реакция зала у вас бывает резкой, агрессивной?
Гурфинкель: Со спектакля Марата Гацалова "Пьяные" по пьесе Ванечки Вырыпаева ушло сто человек из 600. Хлопали стульями и дверями. Остальные досидели до конца, орали и не отпускали актеров. То есть мнения разделились полностью. Но мы этого не боимся. Когда ты страстен в своих высказываниях, обязательно кто-то возразит: "Идиот, я не хочу так жить". Ну и прекрасно. Лишь бы искусство не было скучным, лишь бы не спали в зрительном зале. Пусть орут против. Я - доволен. Понимаете? Даже человек, который мало понимает в искусстве, всегда отличит туфту от подлинно художественного высказывания. Помните, был эксперимент в Эрмитаже, когда повесили всякую мазню и три работы мастеров супрематизма, а зрителей набрали из тех, кто в музее никогда не был?.. Люди выбрали те самые три работы. Потому что подлинное произведение несет в себе энергию. Зрителя не обманешь.