Поделиться
Впереди тощие елки, апельсины в авоськах. Прикосновения в подъезде - озябших рук к любимым рукам, тоже озябшим. В фанерную дверь толкается метель, в щелку под дверью влетает снег.
Мимо нас идут в гости и из гостей. Благословенна ты, пыльная лампочка на тридцать ватт, - в твоем полумраке нас почти не видно.
Гостям открывают двери то на первом этаже, то на втором, и вместе с радостными кликами нам слышится родная таривердиевская музыка или долетают знакомые реплики: "Я тоже удивляюсь, что она выбрала тебя, хотя ты такой болван..."
Так шли одновременно - наша юность по подъездам, снег на улице и "Ирония судьбы..." на экране. Так одна нелепая история согревала всю огромную страну. Страну, которая, как писал Гена Шпаликов, "чем нелепей, тем ближе..."
В мае 1978 года, за год до своей смерти, Константин Симонов писал Эльдару Рязанову: "Я видел все Ваши фильмы и люблю их... Вы делаете дело, которого я совершенно не умею делать, что в то же время не мешает мне чувствовать себя Вашим единомышленником в чем-то очень, особенно важном для Вас, для меня и для очень многих других людей, важном прежде всего в жизни..."
Может всё в жизни перевернуться, но останутся спасительны чистота, юмор, нежность и уют рязановских фильмов. И сейчас - чем темнее здесь, тем светлее там.
Вот чего нам так не хватает сегодня: той жизни, что согрета теплом и дружеством. Ее самые светлые моменты искрятся в "Карнавальной ночи", они сигналят нам в "Берегись автомобиля" и падают осенними листьями в "Служебном романе". Они растворены в каждом кадре "Иронии судьбы..."
Какими мы стали другими - это острее замечаешь, глядя не в зеркало, а пересматривая старый фильм. Были смешными, нелепыми в своей доверчивости, умели радоваться мелочам, дурачиться и читать вслух стихи; запросто мотались по стране от Львова и Риги до Магадана и Владивостока, беспечно открывали двери незнакомым людям, легко ошибались адресами...
И немного странным, даже надуманным казался финал "Иронии...", когда тревожным заклинанием начинает звучать за кадром "Баллада о прокуренном вагоне" Александра Кочеткова. Кто-то из критиков даже советовал режиссеру вырезать этот фрагмент - мол, разве можно в комедии говорить о горьком, о страшном, ведь это нарушает чистоту жанра. Теперь эти последние кадры с храмом, на который летит снег, и одинокой фигурой Жени Лукашина, спешащего сквозь метель, - эти кадры кажутся нам самыми важными.
Вот уже сорок лет Новый год рифмуется у нас в душе с "Иронией...", и лучше рифмы пока никто не нашел.
"Ирония..." - наш семейный альбом, где живы все дорогие и милые. Вот Надя, Женя, вот его чудесная мама... А вот - мы, в соседнем окне. Узнаёте?
За последние двенадцать лет я поставил несколько фильмов - "Ирония судьбы", "Служебный роман", "Гараж", "О бедном гусаре замолвите слово", "Вокзал для двоих", "Жестокий романс", "Забытая мелодия для флейты", "Дорогая Елена Сергеевна". Я упомянул о них лишь потому, что в этот же период параллельно с многочисленными и разнообразными занятиями и обязанностями существовало что-то вроде внутреннего монолога или, если хотите, стихотворного дневника... Мучительное желание высказаться о личном, только моем, стремление поделиться чем-то заветным, жажда исповеди и побудили меня к стихотворству... Я достаточно критически отношусь к своим поэтическим опусам, но они - мои, они выражают мои мысли и чувства и, собственно говоря, больше ни на что не претендуют...
Если читателю покажется, что книжка местами чересчур грустна, то пусть он вспомнит, что жизнерадостные и веселые свойства своей натуры я тратил в это же самое время на создание комедий для кино и театра, и там, очевидно, подрастратил свой смеховой запас...
Ты укрой меня снегом, зима, -
так о многом хочу позабыть я...
Первая книга стихов Эльдара Рязанова вышла в свет тридцать лет назад, в 1988 году (библиотека "Огонька" N 26). Недавно издательство "Э" выпустило наиболее полный сборник стихотворений кинорежиссера.
Как сладки молодые дни,
как годы ранние беспечны...
И хоть потом горьки они -
дай Бог, чтоб длились бесконечно.
В двенадцать, в снег, в пургу, в мороз
к нам Новый год пришел намедни...
И был простителен мой тост
"Дай Бог, чтоб не был он последний".
Зимой измотан... Где ж весна
с ее красою заповедной?
Болел и ждал. И вот пришла она!..
Дай Бог, чтоб не была последней.
Усталость, ссоры и мигрень...
Сменялись трудности и бредни
в нелепый и постылый день...
Дай Бог, чтоб не был он последний.
Бывает тошно... Устаешь,
а тут еще и дождь зловредный, -
осенний, безнадежный дождь...
Дай Бог, чтоб не был он последний.
Преодолев души разлом,
на станции одной дорожной
нашел тебя... И стал наш дом,
дал Бог, обителью надежной.
Седые волосы твои
свободны... Непокорны гребню.
А я? Я гибну от любви...
Дай Бог, чтобы была последней.
От жизни я еще не стих, -
тревожной жизни и печальной...
И сочинил вот этот стих,
дай Бог, чтоб не был он прощальный.
3 февраля 2004
* * *
Ты укрой меня снегом, зима, -
так о многом хочу позабыть я
и отринуть работу ума...
Умоляю тебя об укрытьи.
Одолжи мне, зима, одолжи
чистоты и отдохновенья,
белоснежных снегов безо лжи...
Я прошу тебя об одолженьи.
Подари мне, зима, подари
дней беззвучных, что светят неярко,
полусон от зари до зари...
Мне не надо богаче подарка.
Поднеси мне, зима, поднеси
отрешенности и смиренья,
чтобы снес я, что трудно снести...
прошу у тебя подношенья.
Ты подай мне, зима, ты подай
тишину и печаль состраданья
к моим собственным прошлым годам...
Я прошу у тебя подаянья.
* * *
В трамвай, что несется в бессмертье,
попасть нереально, поверьте.
Меж гениями - толкотня,
и места там нет для меня.
В трамвае, идущем в известность,
ругаются тоже и тесно.
Нацелился, было, вскочить...
Да, черт с ним, решил
пропустить.
А этот трамвай - до Ордынки...
Я впрыгну в него по старинке,
повисну опять на подножке
и в юность вернусь на немножко.
Под лязганье стрелок трамвайных
я вспомню подружек случайных,
забытые дружбы и лица...
И с этим ничто не сравнится!