Поделиться
Сто с лишним лет назад, во время Первой мировой войны, немало чехов тоже испытывали симпатии к России, - похоже, большие, чем к обветшавшей Австро-Венгерской империи. Именно поэтому немало чешских солдат, таких как Ярослав Гашек, предпочитали сдаваться в плен к русским, нежели защищать монархию Франца Иосифа. За пять лет плена и службы в добровольческих чешских частях в до- и послереволюционной России Гашек сделал множество добрых дел по части просвещения как своих соотечественников, так и местных жителей. Мало кто помнит, что он участвовал в создании бурятского букваря и издании первой газеты на бурятском языке, - впрочем, он отличился не только этим.
Но при всем том не надо ничего преувеличивать. И Гашек, и Милош Земан - настоящие чехи, которых больше всего волновала и волнует судьба своей страны и ее места на карте Европы и мира. Ее независимость и процветание. В этом писатель и политик - едины.
Как бы ни провоцировали даты и юбилеи, уверен, что ни Татьяна Рахманова, которая сочинила пьесу для Александринского театра, ни сам Валерий Фокин не думали ни о выборах в Чехии, ни о том, что 100 лет тому назад распалась Австро-Венгерская империя и образовалась новая Чехословацкая Республика. У авторов спектакля был свой календарь, и он явно не связан ни с политическим, ни с историческим календарями. У художников свое чувство времени. И свои внутренние причины, которые заставили их вернуть на сцену знаменитый роман Гашека о похождениях бравого солдата Швейка во время Первой мировой войны.
Роман, который разошелся на цитаты не только в Чехии и Словакии. Подаривший героя, который стал одним из самых известных чехов в мире. И хотя умнейший Вацлав Клаус, бывший президентом Чехии, говорил мне, что не любит, когда чехов отождествляют с образом Швейка, - произошло то, чего уже нельзя изменить.
Но, как мне кажется, Вацлаву Клаусу пришелся бы по душе тот Швейк (Степан Балакшин), который парит в вышине на своей инвалидной коляске над сценой Александринского театра. Он вовсе не идиот и не циник, прикидывающийся идиотом. Он в равной степени простодушен и ироничен. И открыт миру - на первый взгляд легкомысленному, но таящему странные метаморфозы. И Фокин, и сценограф Семен Пастух с самого начала определяют границы этого легкомыслия: люди кажутся маленькими на фоне огромных голов обожествленного императора. Одна голова - в фас - установлена на высшей точке приподнятых под углом подмостков. Она непрерывно и немигающе наблюдает за всем происходящим в спектакле. И еще множество подобных голов, установленных в профиль, ограничивают сценическое пространство. Они изрыгают воинственные речовки, они угрожающе надвигаются на героев, на них проецируются военные парады, а в финале спектакля из центральной головы вылетит офицерская пуля, которая сразит главного героя. "Не говорите о том, что офицер убил солдата. Он геройски погиб в битве с врагом!" - прокричит генерал (Петр Семак). Прокричит то, что должен был прокричать, не слишком заботясь, чтобы ему поверили.
Авторов спектакля в первую очередь интересовал не беспечный юмор первой части романа ("Швейк в тылу"), сколько превращение опереточно-фарсовой стихии обывательского существования в трагический гротеск мировой бойни, которая не оставляет надежд на счастливый финал. Ни на земле, ни на небесах. И когда из гроба солдатам раздают консервные банки суточного пайка, становится ясно, что героический миф всегда имеет безжалостную оборотную сторону. Война - это не только страдание, не только кровь и грязь. Война - это внечеловеческий образ бытия. И в высшей степени опасно оправдывать ее тем, что само формирование рода человеческого - это битва за выживание, а мировая история - по преимуществу история войн. Советский народ, победивший в самой страшной войне ХХ столетия, выстрадал право на мир. И на то, чтобы никто и никогда с безрассудным легкомыслием не наклеивал на машины плакаты, призывающие к новым сражениям. Мое поколение не назовешь пацифистским, но для меня вопрос о том, "хотят ли русские войны", имеет один ответ. Как, полагаю, и для поколений, прошедших фронты Великой Отечественной.
Создатели спектакля в Александринском театре понимали, что идут на риск, предложив свою версию романа Гашека. Они словно взглянули на него с финальных страниц романа, когда жизнь перед лицом смерти не может рождать безмятежно юмористические шутки. Оттого так избыточна гротескная ткань спектакля, которая требует большей внятности со стороны актеров.
После премьеры "Швейка" в Сети развязалась дискуссия вокруг нового спектакля, которая, впрочем, имеет не только виртуальное бытие. На моих глазах возмущенные граждане покидали зрительный зал - думаю, по разным причинам. Но прежде всего оскорбленные непотребством "солдатского райка", "низовой культурой", взрывающей понятия об обывательских приличиях.
Поэтому позволю себе закончить эти заметки пространной цитатой из Гашека: "Правильно было когда-то сказано, что человек, получивший здоровое воспитание, может читать все. Осуждать то, что естественно, могут лишь люди духовно бесстыдные, изощренные похабники, которые, придерживаясь гнусной лжеморали, не смотрят на содержание, а с гневом набрасываются на отдельные слова".