Настоящее имя художника - Павел Власов, а Лемтыбож - название маленького поселка в Республике Коми, где Павел родился 46 лет назад. Мы пригласили его в редакцию "Российской газеты", где он предельно откровенно ответил на все вопросы.
Мне нравится думать, что я наполовину коми. Мама у меня оттуда. А папа - питерский. Мама учительница - русский язык и литература. А папа - ухарь. Кем только ни был, даже на телевидении работал. В Лемтыбож папа приехал на заработки. Завербовался из Питера, от развалившегося первого брака сбежал... Ну, представьте: парень из Ленинграда, с гитарой... Да по нему все девки там сохли! Но он сразу на маме женился. И на всю жизнь.
Когда я закончил школу, познакомился с Гарри Пистолетом. Он сказал, что я похож на гитариста Sex Pistols, поэтому мы должны создать панк-рок-группу. Мы ее создали, и жизнь покатилась в совсем непредсказуемую сторону. Мы играли и очень радовались, когда нас выгоняли с фестивалей, с концертов, когда нам отключали свет за то, что у нас семиэтажный мат в текстах... Потом наша группа "Хулиганы" стала называться "Сказы леса".
А в рисование меня еще раньше влюбил дед по отцовской линии. Это было какое-то волшебство, когда из-под его руки на листе бумаги вдруг появлялись люди, собаки... А потом родился младший брат, и я как старший оказался отодвинут от родительского внимания. И полностью погрузился в игры с самим собой. Для того чтобы игра была интересная, мне нужен был только угол за диваном и карандаш.
Читал всегда очень много, читал классически: с фонариком, под одеялом. Сейчас читаю в метро: например, сегодня у меня в сумке Чехов.
Моя первая собственная книжка называлась "Говориша". Я читал тогда какие-то книги на старославянском. Мне попалось слово "словиша". О, я подумал, как красиво: познаша, годиша. Значит мое говорение с людьми - говориша. Старославянский - очень красивый язык. Когда каких-то слов в нем я не понимаю, все равно люблю произносить их вслух, очень нравится само звучание.
Последняя моя книга - "Лит-ра", по аналогии с тем, как в школьных дневниках писали физ-ра, лит-ра. Ее я составлял сам, без редактора, набил цветными иллюстрациями, друг мой ее проспонсировал. Друг очень хороший, который все время орет: "Ну, что? Есть у тебя что-нибудь новенькое? Давай опять книжку издавать!" Мы просто в типографии их печатаем, заказываем самиздатом. Но продаем через магазины. Расходятся быстро.
Работать надо каждый день, желательно, чтобы не было ни суббот, ни воскресений. К чертовой матери праздники, новогодние каникулы. Потому что выходные все ломают. Пускай в году будет 365 понедельников. А если писать не хочется, нужно создать условия для так называемого вдохновения. Мне, например, очень нравится шум льющейся воды. Идешь в ванную, открываешь кран (надо так заткнуть дырку, чтобы уровень воды был один и тот же, чтобы бульк был правильным). Ставишь себе табуретку там, доску на коленки - и рисуешь, наброски делаешь. Главное, начать что-то писать.
Это - не ремесло, это оправдание моей жизни. Потому что, если я ничего не написал, не сделал, то зачем я здесь? А если у меня есть работа, я утром встал, порисовал, потом пообедал и снова на свою табуретку. А в 11 вечера в таком вот полусогнутом состоянии падаю в постель. И все. Тогда утром я просыпаюсь очень жизнерадостным.
Я не учился в художественной школе и сейчас открываю для себя какие-то важные моменты. Например, что фигура, которая на переднем плане, темнее, чем фигура, которая на заднем. Для меня это парадокс. Мне всегда казалось наоборот. Когда я это открыл, я прибежал в галерею. "Коля, Коля, - кричу Васильеву, - прикинь, какая вещь!..." Он говорит: "Ты что, дурак вообще? Этому в художественной школе учат". Но я-то сам открыл! Я это не "помню", а знаю.
Мне не интересны красивые - красивые в общепринятом понимании. Помню, у меня была такая знакомая, Таня. У нее один глаз чуть-чуть косил. Красивее этого я никогда ничего не видел. Но вообще женщина - это большая часть творчества. Это - не существо противоположного пола, а антимир, и он непознаваем. В принципе.
Но у меня к женщинам и претензии есть большие. Например: зачем они говорят?
Время от времени я любуюсь и учусь, и издеваюсь над одним - Пабло Пикассо. А что касается обэриутов и Хармса, с которым меня почему-то все время сравнивают, то мне интереснее Введенский. Он ближе подошел к смерти, глубже в нее заглянул. Вообще они разные. Хармса я тоже очень люблю. Я его чувствую. Мне не надо объяснять, как у него в комнате стояли вещи. Какой был там запах. Как он свой день проводил. Я отчего-то сам это знаю. Мне очень нравятся цифровые совпадения - он 30 декабря родился, и я 30 декабря...
Раньше обижался. У меня очень неприятный детский опыт был. Помню, какой-то праздник, гости, застолье, мне лет пять, и я нарисовал, как мне казалось, красивую девушку. Я до сих пор ее помню: с зубами, с ногтями... Побежал показывать родителям. Батя посмотрел и сразу сказал: что за баба-яга? Я убежал и спрятался по кровать. Мне очень хотелось умереть. С тех пор мне как-то неловко воспринимать похвалы. И критику тоже. Когда я рисую, мне все понятно. Когда открывают выставку - я вообще не понимаю, что должен делать. Стоять и улыбаться? Как дурак.
А вообще я заметил такую вещь: чем больше у тебя подписчиков в Интернете, тем больше людей, которым твои работы нравятся, которым они созвучны. Но одновременно увеличивается и число тех, кто тебя поносит на чем свет стоит. Типа: ваше искусство аморально! Или: "А че ты так нарисовал, надо было по-другому..." Или: "Ты сначала рисовать научись, а потом уже..." Раньше меня замечания очень ранили. А чем больше их стало - тем менее они болезненны. И вообще с возрастом жалко стало тратить жизнь на обиды. Пока сидишь и дуешься как мышь на крупу - время-то уходит.