Когда перечитываешь его стихотворения, пьесы, теоретические трактаты и публицистику, кажется, что они написаны не в первой половине ХХ века, а в наши дни, когда между миром и войной размыты жесткие границы. Как между добром и злом. Брехтовский марксизм, жесткое понимание зависимости человеческих ценностей от социальных обстоятельств может казаться вульгарным, но поэзия его текстов и парадоксальность его мышления превращает любую вульгарность, любую грубость жизни, любую ее пошлую реальность в вечный вопрос о смысле бытия, ответ на который важен для всех. Хотя, впрочем, быть может важен не ответ, а сам процесс его поиска. Он взывал к разуму потому, что именно здравый смысл противостоял "коллективному бессознательному" - основе фашистской государственности. Коллективному безумию он противопоставлял интеллект - самый важный инструмент в борьбе с нацизмом.
Не могу отделаться от странной параллели. Помните, во втором акте чеховской "Чайки" беллетрист Тригорин говорит будущей актрисе Заречной: "Но ведь я не пейзажист только, я ведь еще и гражданин, я люблю родину, народ, я чувствую, что если я писатель, то я обязан говорить о народе. Об его страданиях, об его будущем, говорить о науке, о правах человека..." У героя Чехова, как кажется, есть выбор, которым он, кокетничая, обольщает наивную барышню. У Брехта этого выбора нет. В его поэтическом послании "К потомкам", которое в конце 30-х годов положит на музыку Ханс Эйслер, он определит миссию творчества в эпоху борьбы с фашизмом: "Право, я живу в мрачные времена./Беззлобное слово - это свидетельство глупости./.../Что же это за времена, когда/Разговор о деревьях кажется преступлением,/Ибо в нем заключено молчание о зверствах!" Он сам напоет-наговорит эту балладу 13 декабря 1953 года, - и в этой записи горечи будет больше, чем надежды. "Ненависть к подлости/Тоже искажает черты/Гнев против несправедливости/Тоже вызывает хрипоту". Великий (знаю, что он не любил это слово, и тем не менее его нельзя не употребить!) художник, проживший труднейшую жизнь, он просил потомков о снисходительности. И знал почему.
В 1956-м, в год его смерти, другой великий немец Лион Фейхтвангер сказал о нем возвышенно, но правдиво: "Нетерпеливый поэт Брехт написал стихотворения и пьесы Третьего тысячелетия... Ныне живущие предчувствуют его значение; лишь будущие поколения поймут его творчество в полном объеме". И хотя автору "Лже-Нерона" и "Братьев Лаутензак" было свойственно обольщаться, - в случае Брехта он оказался совершенно прав.
В отличие от своего собрата по перу Брехт глядел на мир трезво и прямо. Он стремился не обольщаться никем, - даже самим собой. Мальчишкой, служившим санитаром в военном госпитале в последний год великой войны, он научился "не глазеть, но видеть". Будь он горнистом на солдатских сборах, он писал бы о героях, которые "не боятся умирать на рассвете". Но он видел отстрелянные и отрезанные конечности. Он познал "блевотину мира" раньше, чем первую любовь. И не то, чтобы потерял иллюзии. Но привык поверять их реальностью. В любом случае у него появились серьезные сомнения насчет человеческой доброты и благородства. В "Разговорах беженцев" физик Циффель скажет от имени самого Брехта: "Я бы никому не посоветовал поступать по-человечески, не соблюдая величайшей осторожности. Слишком большой риск".
У Брехта было повышенное чувство опасности, - он уехал из Германии 28 февраля 1933 года на следующий день после поджога Рейхстага, так как в списках нацистов он числился "немцем с подмоченной репутацией". Уехал, добившись всеевропейской славы в Берлине, который в двадцатые годы прошлого века был одним из важнейших центров мировой культуры. Брехт полагал, что он ненадолго покидает город, где "Трехгрошовая опера" принесла ему настоящий успех в 1928 году, но вернуться на родину ему удалось только после того, как Советская армия вместе с войсками союзников разгромили Третий рейх.
В 1935 году Брехт и Вайгель побывали в Советском Союзе. И хотя, как свидетельствуют очевидцы, внешне он остался доволен поездкой, чувство опасности заставило его искать пристанище в скандинавских странах. Долгие годы он безуспешно пытался искать своих немецких товарищей и коллег, пропавших в СССР в тридцатые годы. В 1938-м, через год после того, как арестуют и расстреляют его друга и переводчика Сергея Третьякова, он напишет свое знаменитое стихотворение "Непогрешим ли народ?", - и навсегда окажется под подозрением у "верных сталинцев".
Именно поэтому он не останется в Советском Союзе и в 1941 году. Отправится в США. И после войны, возвращаясь в Европу, Брехт будет работать в драматическом театре Цюриха столько времени, сколько было нужно, чтобы получить швейцарское гражданство для себя и для членов своей семьи. Два швейцарских гения - Фридрих Дюрренматт и Макс Фриш в это время оттачивали свои таланты в подмастерьях у Брехта, а будущий создатель "Берлинского ансамбля" получит не только гражданство, но и гарантию своей независимости в ГДР, где он сможет на равных говорить и с Вальтером Ульбрихтом, и с Отто Гротеволем, продолжая отстаивать интересы немецких трудящихся. Он знал все риски в своей игре с властью. Он знал, что не выиграет, но и проигрывать не хотел.
... В берлинском доме-музее Брехта стоит заглянуть на кухню, где по сей день хранится выдраенная до блеска утварь. Брехт очень любил вкусно поесть и прекрасно готовил. Но он знал также и то, что инструменты для приготовления пищи могут стать и орудиями пыток.