Нить с иглой

Оглядываясь назад, представляется, что актеры сделали в этом проекте все от себя зависящее - и даже больше. А вот что подвело режиссера - чутье, увлеченность чересчур многочисленными и противоречивыми задумками или несколько неверно взятый тон (попытки встроить домашние голливудские сцены в фильм об Англии середины двадцатого века выглядят крайне сомнительно, если не откровенно неуместно) - вряд ли станет предметом обсуждения, так как, на счастье, "Призрачная нить" интересна многим, очень многим, помимо режиссерских упущений.

Герой Дэй-Льюиса - талантливый модельер Рейнолдс Вудкок, живущий крайне уединенно в обществе своей сестры Сирил (сокрушительной в своей внутренней мощи Лесли Мэнвилл), верной соратницы, хранительницы части его тайн ремесла и умелого посредника между гением и окружающим его миром, который, похоже, досаждает Вудкоку одним своим жалким существованием. Примечательно, что, создавая образ гения моды, режиссер и актер отталкивались от свидетельств о жизни и творчестве не менее мистической личности - испанского модельера Кристобаля Баленсиаги, оставившего после себя великолепные и удивительные по элегантности шедевры, опередившие свое время на много десятилетий, а также единодушный трепетный лепет в свой адрес со стороны всемирно известных конструкторов одежды, превратившихся со временем в безликие, но отлично капитализированные дома моды. В отличие от самого Баленсиаги, пронесшегося кометой и оставшегося в памяти в единственном числе.

Аскетичный Вудкок живет в своей заколдованной башне из слоновой кости - квартире, совмещенной со святая святых - пошивочным цехом и залом для примерки. Несмотря на со вкусом подобранные декорации, свидетельствующие о том, что все происходит в достаточно недалеком прошлом, от его обиталища так и веет чем-то куда более архаичым: готическими романами и атмосферой сказок братьев Гримм. И через эту физически ощущаемую архаику, покрытую слоем стилизованной старомодности, то и дело проскальзывает что-то куда более простое, если не сказать примитивное: психологические травмы, глубоко человеческие комплексы, связанные с образом безвременно ушедшей матери, которые Вудкоку так и не удалось изжить.

Находясь в своей крепости, Вудкок уверен в себе, импозантен, немного холодно-надменен, но сил на отстраненную любезность и галантность ему вполне хватает. Он пребывает в уверенности, что является творцом - причем не только образов, облачаемых клиентками вместе с его изысканнейшими нарядами, но и женщин вообще. По его милости пришедшее к нему создание может быть наделено привлекательными формами или будет обречено на сохранение уже присущих черт - как физических, так и характерологических. Если ему будет угодно, он спрячет в шве своеобразный оберег или зашьет там тайну своего отношения к заказчице. Но стоит ему выбраться вовне - как чары рассеиваются, от уверенности и неусыпного контроля не остается и следа. И именно в такие редкие моменты Вудкок наиболее уязвим. А также нестерпимо красив и привлекателен.

Именно при подобных обстоятельствах происходит его встреча с работающей в трактире девушкой Алмой, которой суждено стать его погибелью, новой жизнью, проклятьем и музой одновременно. Следует отдать должное актрисе Вики Крипс - ее лицо, не особо известное широкой публике, сумело добавить интриги к ее образу, от нее положительно не знаешь, чего ожидать. Тихий омут ее глаз, угловатость движений, несколько диковатая живость не сулят ничего хорошего - впрочем, для кого именно, на определенном этапе совершенно непонятно. Ничего особо не предпринимая, Алма умудряется быть как откровенно отталкивающей так и вполне приятной, особенно в те моменты, когда демонстрирует смелость и искренность. Алма и Рейнолдс постепенно сближаются, словно в медленном танце, и каждый последующий пирует по-разному оттеняет личность каждого в дуэте, попеременно показывая сильные стороны, беззастенчиво карикатуризируя и насмехаясь, а затем щедро реабилитируя.

И вот Вудкок, захваченный новой идеей, идеей о человеке, вызывающем смутные чувства, но тем не менее все же о манекене, который может быть облечен в материю, утянут по желанию и распущен складками по прихоти - впускает Альму в свой мир, который начинает трещать по швам, звенеть и разбиваться о совершенно чуждую, новую энергию. И с этого самого момента повествование, подобно миру Вудкока, начинает опасно шататься. Бессистемные и не всегда удачные сюжетные ходы бессердечно распускают нити узоров так кропотливо вытканного оператором и актерами полотна, но все это тонет в актерской игре Дэй-Льюиса. Порой возникает странное ощущение: камера будто не поспевает за мимолетными изменениями его мимики, хотя экранное время, отведенное этому образу в целом, более чем внушительно и было бы явно избыточным, стань объектом наблюдения кто-либо другой.

Вудкок - сидящий, летящий сломя голову, поверженный. Раздраженный, с исколотым от ежедневного обращения с игл пальцами. Испуганный до бесчувствия, теряющий контроль за происходящим, по-детски капризный, одиноко свернувшийся наподобие птички оригами на своем ложе, кровящий беспомощностью и страхом брошенного ребенка - кажется, за этим можно наблюдать, затаив дыхание, до бесконечности. Будучи в полной уверенности, что умирает, Вудкок рождается для новой жизни, подобно личинке, затвердевающей на ветке в коконе, чтобы превратиться в положенное время в прекрасную бабочку. Только в случае с бабочкой мы становимся очевидцами естественного хода вещей, со стороны кажущегося волшебством. А главный герой "Невидимой нити" незримо связан не только со своей спутницей, но и со своим прошлым, фантасмагорически искривившим его личность сильнее любого колдовства, хотя такое как раз со стороны зачастую кажется тривиальной обыденностью.

И чем ближе картина приближается к развязке, тем явственней становится ирония, тем сильнее высвечивается та самая невидимая нить, которая обеспечивает, казалось бы, противоестественную связь между героями. Но при всем при том, как часто бывает, то, что в теории кажется абсурдным, в жизни может быть очень органичным. Так и изучение характеров, растянутое на целый фильм, может показаться беспомощным с учетом скоростей современного кинематографа, однако в случае с Дэниелом Дэй-Льюисом полностью оправдывает себя и оставляет для вечности очень галантный и преисполненный внутреннего достоинства прощальный поклон великого мастера.

4.5