Поделиться
Напряженный ближневосточный "фон", безусловно, был ощутим и в уютном зале Центра оперного искусства им. Г.П. Вишневской на Остоженке, но, по вполне понятным причинам, здесь предпочитали говорить о том, что связывает Запад и Восток. Чем кинематограф, культура и искусство в целом могут помочь сохранению и развитию этих связей.
В этот вечер и в этом зале, среди людей, представляющих разные страны, разные национальности и конфессии, придерживающихся разных взглядов на многие политические и идеологические проблемы, царила гармония. И было очевидно, что мысль Р. Киплинга о том, что Запад есть Запад, а Восток есть Восток, в часы фестивальной церемонии награждения победителей здесь явно не нашла бы поддержки.
Мы говорили важные слова о духовной близости и профессиональном содружестве, о том, что искусство способно пробуждать души людей, открывая их добру и человечности, - а в это время в мире большой политики происходило нечто прямо противоположное нашим словам. Было понятно, что у этого необходимого и важного кинофестиваля должна быть счастливая и долгая судьба. Правда, при одном условии: если долгая судьба будет у всего человечества - счастливая и даже не очень.
В такие часы, когда искусство и реальная жизнь, нередко вполне благополучно существующие вне явных пересечений, вдруг сталкиваются в краткий промежуток времени, неизбежно вспоминается "эпоха канунов", самое начало ХХ столетия. Когда герои чеховского "Вишневого сада" из-за эстетических разногласий с "грядущим хамом" - буржуазным или пролетарским не имеет значения, ошеломленные и завороженные звуком лопнувшей струны мировой истории, - пошли по миру. Когда театральный Петроград узнал о свершившемся Октябрьском перевороте только после того, как большевики захватили столицу Российской империи.
В такие поворотные моменты искусство, культура кажутся бессильными перед могущественной поступью истории, сметающей привычный порядок жизни. Чем мы способны предотвратить "гибель всерьез"? Чтением шекспировского "Гамлета" или толстовского "Воскресения"? Звуками музыки Бетховена или Шостаковича? Когда наши привычные заклинания о том, что красота спасет мир, растворяются в громыхании взрывающихся снарядов, кажется, что мы обманываем сами себя и вместе с самими собой еще значительную часть человечества. Можно сколь угодно серьезно относиться к словам о том, что писательское перо можно приравнять к штыку. Но, боюсь, и обладатель штыка, да и сам штык об этом еще не догадываются.
Нередко возвращаюсь к знаменитой мысли австрийского писателя Роберта Музиля, который на вопрос о том, что остается после искусства, ответил: "Мы - изменившиеся..." Но не было ли здесь великого заблуждения или великой самонадеянности гения? Ведь он сказал эти слова до Освенцима. Не зная о том, что начальники концлагерей будут создавать оркестры из музыкантов, обреченных на смерть. Их владение инструментами могло лишь ненадолго отсрочить их неизбежный путь в газовую камеру. В нынешнее время невозможно представить, что это была за музыка, сопровождавшая бесконечную пляску смерти. И нам не дано понять, какие чувства испытывали скрипачи, кларнетисты и трубачи, игравшие Моцарта или Бетховена. И какие страсти пробуждала эта музыка у их мучителей. В том-то и весь ужас, что ни Моцарт, ни Бетховен не могли остановить людей, запустивших этот конвейер смерти. И не надо делать вид, что нацистские преступники - не люди.
К сожалению, они принадлежат к тому же человеческому виду из рода людей, что и мы с вами. И они тоже любили Моцарта и Бетховена. И от этой дьявольской истины невозможно отвертеться. Проблема не в том, что после Освенцима нельзя писать стихи. Проблема в том, что стихи в Освенциме писали не только узники, но и их палачи. Кажется, что в ХХ и ХХI веках великие идеи Просвещения терпят последнее поражение. Впрочем, как и великие религиозные верования. Ни первые, ни вторые не уберегли человечество от одичания и варварства. Они представляются столь хрупкими, что отступают перед ледяными ветрами исторической необходимости, перед железной поступью социальных революций и мировых войн. Впрочем, без них было бы еще хуже. Ибо они вновь и вновь возвращают если не веру, то хотя бы надежду, если не на познание истины, то хотя бы любовь к ней. После мировых потрясений, уничтожавших цивилизации, человечеству ничего не оставалось делать, как начинать все сначала.
Поверьте, не позволил бы себе столь универсальных и горьких обобщений, если бы не было острого ощущения, что человечество вновь приблизилось к последней черте. Сколько раз мы подходили к ней - и не только в минувшие два столетия. Но всякий раз человечество спасал инстинкт самосохранения. Не знаю, насколько он врожден, а насколько связан с пониманием ценности жизни, с общечеловеческим культурным кодом, постоянно находящимся под угрозой разрушения. Еще одно невеселое подтверждение моих слов - открывшаяся в минувший понедельник в Московском Кремле выставка "Династия Мин: сияние учености". Уникальные экспонаты из Шанхайского музея рассказывают о временном торжестве интеллектуалов и блеске китайского интеллектуализма, павшего в середине ХVII столетия под натиском маньчжуров, создавших империю Цин.
...Но все же, пока живешь на этой земле, надо выстрадать простые истины о том, что зло не всесильно, знание спасительно, а вера необходима. Пусть даже вера в то, что красота спасет мир.