Фильм открытия Каннского фестиваля стал первым тревожным сигналом

Фильм, открывший конкурс 71-го Каннского фестиваля, стал первым сигналом неблагополучия: "Все знают", жгучая мелодрама от маститого иранского режиссера Асгара Фархади. У человека два "Оскара" и куча призов в Берлине и в Каннах, пять лет назад он стал работать в европейском кино, снимал на французском языке. И теперь вдруг сломался на испанском.

Мастерство, собственно, остается при нем. В первой трети картина даже восхищает точностью монтажа, виртуозностью ритмов, способностью передавать полифонию жизни и вечный баланс между радостью и подстерегающей на каждом углу бедой. Создавать нешуточный саспенс, когда на экране еще ничего драматического не происходит.

Каролина (Пенелопа Крус) с мужем и детьми возвращается из Аргентины в родной испанский городок, где в глуши живут старый отец с родственниками, друзья и знакомые ее юности - в частности, человек, в которого она когда-то была влюблена (Хавьер Бардем). Все лучится радостью встреч, все ярко и празднично. Благополучные счастливые семьи, полудеревенский здоровый быт, ничто не предвещает трагедию, но Фархади умеет каким-то невидимым 25-м кадром создать ощущение чего-то надвигающегося. Слом происходит мгновенно, все счастье испаряется, в кадре воцаряется отчаяние и ужас.

И вот именно здесь, когда тяжкие предчувствия начинают обращаться в реальность, в фильме тоже что-то ломается - он неожиданно становится бесформенным, теряет ритм, актеры, даже такие опытные, по требованию режиссера нещадно переигрывают, пережимают, давят на слезные железы зрителей так активно, что в зале вместо рыданий начинается дружный и весьма обидный смех.

Проблема фильма - в сценарии, который скорее подходил бы для египетского "мыла", чем для серьезного каннского кино. Уже из названия ясно, что фильм - о скелетах в шкафу, о которых знают все, кроме их обладателей. О семейных тайнах, которые тщательно хранятся, но непременно вылезут наружу и обратят жизнь в ад. О нескончаемой цепи страшных открытий в родных, близких и в самих себе. Такое в кино всегда интересно, не случайно мелодраматические ходы со старыми грехами, которые больно отзываются в будущем, - любимые приемы индийских, египетских и южноамериканских мелодрам.

Но здесь и вступают в силу художественные критерии разных культур. То, что в Индии и нормально и любимо, европейцу покажется искусственным и слезливым. Фархади прославился как иранец, досконально знающий этот быт и эти нравы, умеющий о них рассказать колоритно и проникновенно - своими картинами уровня "Развод Надера и Симин" он открывал миру до сих пор неведомую планету, которая прежде в мировом кино как бы не существовала. И даже определенная наивность сюжетных ходов, прямолинейность решений списывались на эти национальные художественные традиции - к примеру, как в приемах театра Кабуки европеец старается увидеть зашифрованные в иероглифах культурные коды. Но вот Фархади снимает нечто про Испанию. Да, тема общечеловеческая, но антураж все-таки испанский, и впервые ступивший на эту землю художник неизбежно пользуется стандартными стереотипами: взрывной испанский темперамент, огневые взгляды, мгновенный переход от смеха к слезам, хота в крови и малагуэнья в повадках. В этом туристическом антураже тонет любая правда характеров и поступков. А если добавить сценарий, чья единственная спортивная цель, похоже, нагнетать все новые открытия и беды, из качественного зерна, посеянного на старте фильма, вырастает типичная развесистая клюква, которую странно видеть на фестивале такого уровня, как Каннский.

То, что в Индии нормально, европейцу покажется искусственным и слезливым

В эти первые дни в Каннах много пишут о новой программной политике фестиваля, когда половину конкурса составляют никому не известные имена и кинематографии, зато многие горячо ожидавшиеся фильмы увенчанных каннскими наградами мастеров не попали в программы. Открытие фестиваля укрепило тревожные предчувствия.