Каннский фестиваль показал фильм об иллюзорности нашего времени

Город Канны спал с лица. Уже нет нескончаемого карнавального веселья на Круазетт. Уже не радуют глаз живые статуи, дрессировщики кошек и клоуны. Все проходы и проезды перегорожены бетонными блоками – чтобы не въехал грузовик террориста. Симпатичные ресторанчики с их прозрачными павильонами, где можно было укрыться и от дождя и от солнца, убрали все перегородки, поставили стандартные зонтики, не защищающие ни от чего, и стали неразличимо одинаковыми. Город празднует встречу с мировым кино в сопровождении бравых молодцов с автоматами наперевес. Ощетиненный стволами праздник – знак нашего времени.

В отсутствии голливудских премьер уже нет и шикарных звездных выездов с фейерверками и музыкой. И раньше обычного перестали выходить ежедневные журналы - первым сломался "Голливуд репортер": что ему делать в Каннах без голливудских картин?

Но конкурс набирает силу. Уже отлетели в прошлое впечатления от первых картин программы, включая наше "Лето" - их вытеснили новые картины. Наблюдатели прочат "Золотую пальмовую ветвь" Аличе Рорвахер в драмой "Счастливый Лаззаро" - модернизированной библейской притче об восставшем из мертвых отроке. Мне она показалась плоской, слишком назидательной и плохо сыгранной малоталантливыми актерами-статистами, но тут многие бьются об заклад: именно ей суждена победа. Потому что Каннский фестиваль официально пал под ударами феминисток, и ему, мол, ничего не остается, как увенчать главным призом женщину. Женщин в конкурсе три, одна совсем неумелая, другая со своей картиной еще впереди, а Рорвахер - как бы наследница великого итальянского кино от Росселини до раннего Пазолини, ее нужно обязательно поддержать. Так тут теперь рассуждают.

Между тем регулярно демонстрирует юношескую мощь Восток, на который теперь делают ставку Канны. Последние десятилетия он перестал быть отгороженным от прочего мира Великой Китайской стеной, активно осваивает международные экраны и, не теряя ни грана самобытности, энергично впитывает западную культуру, ее ассимилирует, образуя дьявольски залихватские кинематографические коктейли. Один из них предложили сегодня - фильм "Пылающий" корейского режиссера Ли Чхан-дон. Мастер уже дважды участвовал в Каннском фестиваля, оба раза увозя призы - за лучшую женскую роль "Тайное сияние" и лучший сценарий "Поэзия". Теперь у него теоретически есть шанс получить приз за режиссуру или даже за лучший фильм конкурса.

Со времен "Блоу-ап" Антониони, по-моему, в кино не появлялось столь мощного высказывания об иллюзорности всего сущего, о "новой некоммуникабельности", когда люди остаются друг для друга загадками, неразрешимыми и пугающими. То есть кино не просто об очередной житейской истории, а о явлении - о болезни, с новой силой поразившей планету. История, которую нам рассказывают, как и болезнь, носит международный характер.

В основе фильма - рассказ японца Мураками, в нем много ссылок на "Ярость" Фолкнера и "Великого Гэтсби" Фитджеральда. Их читает и часто цитирует один из героев - парень Чонсу, пишущий свой первый роман. Фильм начинается с того, что он встречает девушку, которая в детстве жила по соседству и которую он тогда неосмотрительно назвал уродиной. Теперь эта подросшая Хаэми берет реванш: пригласив к себе домой, легко соблазняет Чонсу. И заодно просит присмотреть за котом, пока она путешествует по Африке. Кот оказался невидимкой: никаких следов его обнаружить не удастся. И здесь невольно вспомнишь, как в первых кадрах девушка демонстрирует новому-старому знакомцу поедание фрукта - без фрукта. А теперь кот есть - и кота нету: где ты, киса?!

На лице Чонсу постоянно вопросительное выражение: действительность все время опрокидывает его ожидания. Вот он на крыльях любви приехал в аэропорт встречать из Африки свою Хаэми - а она уже не одна, а с каким-то уверенным в себе молодым человеком. Вскоре выяснится, что молодого человека зовут европейским именем Бен, что он ездит на "порше", что у него роскошная квартира, что он богат и столь же таинственен, как "великий Гэтсби". И что, по его признанию, свободное время Бен посвящает испепелению парников местных жителей - хлипких сооружений из пластика, которых в Корее тьма тьмущая и которые словно ждут, когда их сожгут. Раздираемый подозрениями Чонсу начнет следить за Беном-поджигателем, но так и не обнаружит следов каких-либо пожаров. Вдобавок теперь исчезнет и его любимая девушка - испарится, словно ее и не было.

Он совершенно дезориентирован этой реальностью - зыбкой, переменчивой и тающей, как фата-моргана. И в нем нарастает ярость - властно овладевшая им потребность разрушить этот мираж, хоть каким-то, пусть самым диким образом найти ответ на вопросы, которые на самом деле ответа не имеют. "Ярость в молодых людях сегодня особенно волнующая проблема, - говорит режиссер фильма. - Молодые корейцы переживают трудные времена. Их донимает безработица. У них нет надежд ни в настоящем, ни в будущем. Неспособные найти источник своей ярости, они чувствуют себя беспомощными. Для многих из них мир представляется гигантским паззлом".

Впечатление иллюзорности всего окружающего, недоступного для рациональных объяснений, усиливается тем, что фильм необыкновенно щедр на живописание этой реальности современной Кореи - ее жилых кварталов, ее человеческих обиталищ, то шикарных, как у Бена, то утлых, как у Чонсу, живущего на самой границе с Северной Корее - так близко, что там постоянно гундосит пропагандистское радио "северных". Все фактурно, рельефно, а на поверку - все необъяснимо тает, как дым. Как кот, которого нужно кормить, хотя его нет. Как у Антониони труп в кустах, который зафиксирован на фото, но его словно бы не было.

Сюр современной жизни - одна из ведущих тем 71-го фестиваля.