Максим Юрьевич, кабинет вам от отца достался по наследству?
Максим Никулин: Нет. Кабинет Юрия Владимировича Никулина рядом. Там мы совещания проводим. Когда я стал работать в цирке, здесь был кабинет моего предшественника, трагически погибшего Михаила Седова. Должность называлась - директор-распорядитель. Поскольку годы были лихие 90-е, у меня в кабинете стояла жуткая мебель из ДСП, по-моему, от нашей тогдашней загибавшейся оборонки. Сначала я ничего особенного с кабинетом не делал, потому что средств не было. Да и времени не хватало. Надо было другим заниматься. А сегодня я горжусь этим кабинетом, потому что это одна из идей Юрия Владимировича Никулина. Его мечта, которая не сбылась при его жизни, к сожалению.
Когда строили этот цирк, дирекция находилась в аварийном здании на Петровском бульваре. Бывшая квартира, три комнатки. Вот там все периодически собирались. И я тоже, хотя в цирке не работал, но, конечно, имел к этому отношение. Помните, как в старых фильмах о гражданской войне, когда красноармейцы сидят и говорят: "Братцы, надо потерпеть немножко, вот грянет мировая революция и заживем тогда..." Мы так же мечтали, строили какие-то планы, как это будет замечательно.
Отец тогда говорил: "Когда построим цирк, я соберу всю старую мебель, которая в цирке осталась от Альберта Саламонского (он открыл цирк на Цветном бульваре в октябре 1880 года - РГ), Марка Местечкина (одного из знаменитых режиссеров цирка - РГ). Что-то в столярке, что-то на складе, что-то в бутафорке по цирку разбежалось, и сделаю себе кабинет". Но когда построили цирк, финны сдали здание уже вместе с готовым кабинетом генерального директора.
И мебель уже стояла?
Максим Никулин: Естественно, он был весь под ключ сдан. Мебель финская, красивая, хорошая. Не ломать же. Законсервировалась сама эта идея на несколько лет. И вот только когда отца не стало, я начал собирать старую мебель. Кресло, в котором я сижу, это кресло Саламонского. И стол Саламонского. Шкаф стоял у директора цирка, а диван - у Марка Соломоновича Местечкина в кабинете. Стулья потом докупил. Что-то изготавливалось на заказ, чтобы арт-деко соблюсти. Только соответствующих светильников подобрать не удалось. Я искал везде: в Европе, в России. Вроде как это ни о чем, поэтому не мешает. Есть и есть.
Кстати, кресел таких у Соломонского было два. Одно кресло, по слухам, он проиграл в карты Гаэтано Чинизелли, владельцу цирка в Санкт-Петербурге. Оно сейчас у них стоит в музее. Только не реставрированное.
То есть вы прямо в "музее" работаете…
Максим Никулин: В принципе, это все исторические вещи. Но на этом мы не остановились. Вот на стене три акварели на цирковую тему. Это Артур Фонвизин в подлиннике. Он много писал цирк. Специалисты считают его если не лучшим, то одним из лучших акварелистов XX века. Он очень интересный художник. Недавно была выставка в Манеже. Они попросили. Брали эти работы в экспозицию. Он завещал три работы цирку. Вот они у меня в кабинете.
А четвертая картина?
Максим Никули: Это Марк Шагал. Я привез из Франции два года назад.
Подлинник?
Максим Никулин: Это литография, двадцать седьмая копия из пятидесяти. Когда я ее купил, проплатил, и думаю: а как ее везти? Это же таможня... Подошел к знакомому таможеннику, я летаю часто, у меня полно знакомых. Говорю: "Слушай, я тут картинку прикупил, как ее провезти?" Он спрашивает: "Сто лет есть картине?" Я отвечаю: "Нет". "Тогда ерунда, вези", - отмахнулся таможенник. А я: "Но это Шагал". "Шагал? Тогда давай поподробней", - насторожился мой знакомый. В результате все же привезли, растаможили. Получили сертификат - достояние республики. Если бы был единственный экземпляр, то для аукциона Сотбис вариант, не для нас.
Это одна стена, а на соседней много фотографий. С художниками, которые оформляли мне кабинет, мы договорились, что здесь будет как бы исторический микс. Тут отец и в качестве директора, и в качестве отца, и в качестве клоуна. И они с мамой вместе.
А это вы?
Максим Никулин: Это мы с отцом на Красной площади. Я маленьким родителей видел редко. Потому что они все время были на гастролях. А отец в силу немножко безумной ко мне любви, когда они приезжали, или в отпуск, или работали в Москве, он никак не мог со мной наобщаться. Поэтому мы с ним часто гуляли по Москве. Ходили по районам, где он вырос. Он мне рассказывал, в какую школу ходил. Мне было немного странно, но любопытно. Мы жили в Арбатском переулке, гуляли по Гоголевскому бульвару. Я там недавно вновь прогулялся. Очень многое поменялось.
У Юрия Никулина были очень грустные глаза?
Максим Никулин: Он не был грустным. Это, наверное, просто такая грусть человека, который очень много пережил: и войну, и потерю близких людей. Все это накладывается. И, очевидно, привносит такой оттенок. И все же он был оптимистом. Даже война это в нем не поломала. Война на многих гораздо тяжелее действовала. Он от природы был светлым человеком.
Скорее всего, это не грусть, а такая философская меланхоличность. Когда понимаешь, что происходит и что было. Ты можешь сравнивать. При этом никогда от него жалоб на жизнь не слышал. Что все плохо, все не так. Никогда в жизни. Он всегда очень адекватно ориентировался в том, что происходит, в какой жизни мы живем. Всегда лучшее в ней искал для себя.
Вы уже 20 лет возглавляете Цирк Никулина на Цветном бульваре? За это время вы стали больше оптимистом или пессимистом?
Максим Никулин: Все мы взрослеем. Мы работаем с прибылью. Иначе бы уже давно не работали. Мы единственная частная структура такого масштаба в России. Понимаете, тут очень своеобразная история. Цирк настолько саморегулируемая вещь, что ей не нужно особо управлять. Здесь скорее можно говорить о предвидении, о стратегическом и тактическом планировании. Надо просто знать и любить цирк. Без этого тут работать нельзя. Та команда, которая мне досталась в наследство, она за небольшим исключением осталась. Люди беззаветно преданы цирку, и их учить, как работать не надо. Они все знают сами.
Я капитан корабля, но это не значит, что я не знаю, что делается в трюме. Информация должна поступать все время. Просто должен быть контроль, потому что, в конце концов, я юридически за все отвечаю. За все, что не дай Бог, здесь может случиться. А люди замечательные, работать с ними одно удовольствие. Да, они все разные, я не идеализирую. С ними бывает трудно. Бывает, мы ругаемся и обижаемся друг на друга. Но всегда приходим к какому-то компромиссу, потому что это нужно цирку.
Когда Юрий Никулин назначил вас своим замом, его спросил Эльдар Рязанов: "Юра, на место человека, которого убили, ты посадил сына. Не страшно?". А Юрий Владимирович ответил: "Страшно. Но почему же я чужого сына должен сажать?". А вам страшно было?
Максим Никулин: И да, и нет. Скорее всего, тогда нет. Я не сильно боялся, потому что у меня были свои версии произошедшего. Я понимал, что никаким боком в этом не могу быть замешан. По официальной версии, с Мишей просто свели личные счеты. А я стараюсь никогда с людьми не конфликтовать, тем более до такой степени отношения не доводить. С другой стороны, из-за чего чаще всего убивают? Из-за денег. Денег не было, и предпосылок к этому тоже не было.
Признаюсь, страшновато стало, когда ушел отец. В спину стало ощутимо поддувать. Сразу исчезли все покровители, контакты и меценаты. Когда я к кому-то обращался с просьбой, к примеру, поддержать наш благотворительный фонд, мне в открытую говорили: "Старина, мы же Никулину помогали. Ну, нет человека, что же теперь?" Когда во главе цирка стоял Юрий Владимирович Никулин, мы себя ощущали, если не за Кремлевской, то точно за Великой китайской стеной. Потому что по тем временам в силу его популярности, в силу к нему всенародной любви и уважения, он мог решить в пределах разумного любой вопрос.
Он и в советские-то времена выбивал квартиры, прописки, пенсии, какие-то льготные блага ветеранам и просто начинающим артистам. А когда все это стало доступнее, бывало, он из тюрьмы вытаскивал невиновных людей. Нормально отмазывал людей, которых незаслуженно обижали, в чем-то незаслуженно обвиняли. Поэтому мы были прикрыты.
А вот когда не стало человека, в спину стало дуть. Стена исчезла. Были наезды. Поступали предложения, от которых не принято было отказываться. Но мы прошли через все это. Слава Богу, времена поменялись. Сейчас об этом даже смешно вспоминать.
Вы как-то написали: "Мало кто верил, что я долго продержусь на должности гендиректора цирка". Даже пари заключали. Всех пессимистов переубедили?
Максим Никулин: О моей работе на телевидении знали многие, видели меня на экране. Но, это, знаете, как говорят: сел, поговорил, и привет. А какой за этим стоит труд, никто себе отчета подчас не отдает. С другой стороны, основная ко мне претензия была - он не цирковой. Я и не пытался доказать, что я цирковой. Потому что я сам знаю, что цирковой. Просто все это проявилось в течение времени. И люди перестали задавать вопросы.
Я глубоко уверен, что для того, чтобы занимать какую-то административную должность в цирке, не обязательно до этого все время стоять на голове. Тут нужны совершенно другие качества. А я в ту пору уже достаточно плотно позанимался бизнесом. С женой у нас была серьезная коммерческая структура. То есть я понимал, какие механизмы здесь задействованы, как за эти веревочки можно дергать, какими рычагами нужно управлять. Поэтому мне не было очень сложно.
Тем более что я пришел на готовое, на хорошо удобренную, вспаханную и засеянную почву. Не скрою, время и ситуация тогда были тяжелыми. Заполняемость зала была 20 процентов. Выживали мы с трудом, но справились. Мобилизовались, выбрали стратегически правильное направление. И следуем ему уже 20 лет.
В 1972 году вы поступили на журфак МГУ, а уже на третьем курсе начали работать. Зачем это нужно было сыну Юрия Никулина? Сегодняшняя "золотая молодежь" даже после получения высшего образования не спешит устраиваться на работу - "папа" поможет, дорогую машину купит, деньжат подкинет. А вам отец не помогал?
Максим Никулин: В работе отец мне никогда не помогал. Более того, он никогда в нее не вмешивался. А то, что вы говорите о мажорах, то я не принадлежал, как и вся моя семья, к сливкам даже артистического мира. Да, отец был известен, популярен, но он никогда не был в тусовках, он не участвовал в Кремлевских концертах. Я был по-другому воспитан. Мы жили в коммуналке. Оттуда переехали, когда я уже поступил в университет.
А потом как-то мне расхотелось учиться. Честно могу сказать, я никогда особо не любил учиться. На втором курсе ушел на вечерний. Правда, я до этого сессию завалил благополучно. Поскольку мне армия не грозила по состоянию здоровья, меня приняли корреспондентом на гонорар в "МК". Я начал работать. Стало нравиться.
На самом деле, мне безумно повезло в жизни - никогда не приходилось заниматься тем, что мне не нравилось или что не соответствовало моим каким-то представлениям о жизни, о мире, о взаимоотношениях. И когда я работал на радио "Маяк" в отделе экономической информации. Я туда ушел, и ни разу в жизни не пожалел. Потому что помимо того, что там приходилось редактировать опусы наших собкоров со всего Советского Союза, были очень интересные командировки. А потом мы четыре года занимались подготовкой передач к 40-летию Победы. Я очень много узнал о войне, о людях. Много узнал об истории. Многое понял. И когда меня уже после этого пригласили на телевидение в программу "Время", это тоже было каким-то таким логическим шагом.
А цирк... Я никогда в жизни не думал, что буду работать в цирке. Ни на какой должности. Просто так сложилось. Меня отец попросил помочь. Я стал бывать в цирке, помогать. В "МК" тут же вышла заметка почему-то в отделе происшествий, что Никулин взял на место убитого директора своего сына. Меня вызвали к главному редактору. Я честно рассказал, что в цирке помогаю на правах волонтера, денег не получаю. А в редакции свои функции и обязанности четко выполнял.
Я тогда вел программу "Утро". Но потом что-то я не так в эфире сказал. Позвонили главному редактору. Мне дали по башке. Я в ответ сказал: "Давайте так договоримся, буду нужен, позовете". Я даже заявление не писал. Мне еще полгода там зарплату платили. Потом позвали в кадры и говорят: "Слушай, старик, ты определись, а то как-то неловко получается... И тогда я написал заявление в цирк". Опять же, можно сказать, повезло. Знаете, анекдот есть такой: "Как вы стали валютной проституткой?" - "Не знаю, наверное, просто повезло".
Какой ваш самый любимый анекдот?
Максим Никулин: Я всегда отвечаю словами отца: свежий. Нерассказанный.
Вы сейчас говорили про войну. Ваш отец участвовал в двух войнах. Он вам о войне много рассказывал?
Максим Никулин: Он мне про войну ничего не рассказывал. Когда я в школе учился, было много фронтовиков. У моих одноклассников тоже отцы воевали и деды воевали. Тогда не было какой-то такой в этом эксклюзивности. Страна вся воевала. И когда я ему какие-то вопросы про войну задавал, я даже их и не помню, какие-то, наверное, дурацкие, он как-то всегда очень деликатно эту тему обходил и уходил от разговора. Я быстро понял, что ему это некомфортно, что мне таких вопросов задавать не надо.
Настоящие фронтовики они ведь всегда очень мало и неохотно рассказывают о своем участии в войне. Я помню, каких усилий нам стоило в телестудии разговорить маршала Покрышкина, трижды Героя Советского Союза. Мы вытягивали его на какие-то эпизоды, на эмоции. И Шульженко ему ставили. В конце концов, он немножко вернулся в то время, и стал что-то говорить. Но очень скупо.
У вас в кабинете много фигурок такс. Коллекция?
Максим Никулин: У нас был такс. 16 лет. Он нас покинул, к сожалению. Затем как-то мы стали покупать фигурки такс. Из разных стран привозили. Но это не является коллекционированием. Понимаете, коллекция - это серьезное увлечение. Я знаю настоящих коллекционеров: каталоги, переписки, обмен, аукционы, выставки. А у меня это просто так фигурки. Но когда об этом узнали люди, все страшно обрадовались, потому что стало понятно, что можно человеку подарить.
С коллекцией клоунов Юрия Никулина та же история. Было несколько фигурок, которые ему привезли артисты. Клоуны в основном. Кто-то из Германии, кто-то из Америки. Ну что клоуну еще можно привезти в подарок? Клоуны стали множиться. Теперь их очень много. Мы сейчас будем делать выставку в нашей Школе циркового искусства имени Юрия Владимировича Никулина. Они уже ждут. Мне надо отобрать им часть клоунов и отправить. По сути, это единственный такого рода интернат в мире, где еще учат цирку.
Вы, если я правильно понял, фанат классического цирка. Экспериментов совсем не любите?
Максим Никулин: Я вообще не люблю эксперименты на живых людях. Я считаю, что экспериментам место в лаборатории. Вот там можно экспериментировать. Или есть же какие-то маленькие, экспериментальные театры. Есть и экспериментальные цирковые труппы. А мы-то другое. Мы завод. Мы должны каждый день 2000 человек принять, и чтобы всем им было интересно. Мы же для всех работаем, для всех открыты. Кто-то ходит в филармонию, кто-то в Большой театр, кто-то ходит в Драматический театр. Но они все приходят в цирк - с детьми, с внуками. Это другая история, это то, что стоит особняком. Поэтому здесь очень сложно экспериментировать. Мы выбрали свое направление - классический модерн. В то время как кругом продолжаются эксперименты, от которых народ уже настолько озверел.
Разве, к примеру, от Дю Солей народ озверел?
Максим Никулин: Дю Солей - это немножко другая история. Это вообще не совсем цирк. Это шоу с большим количеством элементов цирка, но с таким же большим количеством элементом хореографии и музыки. Декорационная часть там сумасшедшая, машинерия. Там синтез на базе нескольких направлений искусства. Это изначально, на мой взгляд, американская мечта в ее абсолютном проявление. За что людей стоит уважать, и понимать, что они, конечно, пробили великую вещь. Да и сами в накладе сильно не остались.
При этом есть цирковая "Школа Фрателлини" в Париже. Они тоже экспериментируют. Был замечательный французский режиссер-экспериментатор Пьеро Бидон. У него была школа в Марселе. Многие ищут. Но это хорошо для фестивалей, для камерных выступлений. Безусловно, можно искать, нужно экспериментировать, но очень аккуратно, чтобы не отпугнуть людей, которые скажут: чушь показывают. Если есть немножко чуши, то она должна быть замешана на классике. То есть здесь своя политика нужна. Я считаю, что, поскольку мы существуем сегодня успешно, значит, мы грамотно работаем.
Кто-то мне говорит: вот на Вернадского ставят шоу с НЛО. Я отвечаю: пускай ставят, ради Бога, никто не против. Но они уже ставят, зачем нам идти по их пути? А Шапито, я люблю. В этом есть своя романтика.
У вас тут на столе очень красивое шапито стоит.
Максим Никулин: Да, это мне привезли из Франции в подарок. Он работает, разные мелодии играет. Это как бы символ цирка. Мы построили в свое время два шапито, они работают до сих пор под нашим именем. Кстати, это то, о чем отец тоже мечтал. У него были свои передвижки. Они есть, но сейчас уже состарились. Потому что срок всему приходит. Не знаю, буду ли я их реанимировать.
Во-первых, в Европе, к примеру, можно работать круглый год. А в России мы связаны климатом и большими расстояниями. У нас перегоны исчисляются тысячами километров. Во-вторых, у нас, я вспоминаю, 15 лет назад можно было поставить двухтысячное шапито в городе без особых проблем. Сейчас места нет - все застроено, занято под парковки или торговые центры.
А ведь в Европе, я Францию возьму, в каждом крупном городе есть специальное место, чтобы туда поставить цирк. Место, куда подведена вода, электричество, где есть парковка, где есть все услуги, туалеты и прочее. У нас этого нет. У нас другой менталитет. У нас цирк должен стоять в центре города. Если поставить его на окраине, никто не поедет туда. Пробовали, бесплатные автобусы пускали. Нет, должен прямо в самом центре стоять.
Странно все это. В город сказку привозят, а люди отказываются своих детей вести?
Максим Никулин: Вы знаете, есть города, где люди не ходят в цирк. Или другая аномалия замечена: людям нравятся, но они не аплодируют. Тишина в зале. Все просто тихо сидят. Или вот еще одно наблюдение: подходят к кассе и спрашивают: какая программа? Им рассказывают, а они отвечают: "А, спасибо". И уходят. Чего приходили?
Работа в цирке, помимо прочего, это еще и крайне опасная работа. Как вы справляетесь со стрессом?
Максим Никулин: Люди сознательно выбирают эту профессию. Они становятся артистами, долго репетируют, готовятся к тому, чтобы, в конце концов, выйти в манеж. Что их толкает на это? Я не понимаю. Я всю жизнь в цирке, но я не понимаю, что заставляет людей каждый день рисковать жизнью. Неважно, за какие деньги. Вопрос как раз не в деньгах. Они лезут наверх, они падают, разбиваются. Их склеивают по частям, они восстанавливаются и опять лезут наверх.
Цирк - это группа риска. Есть профессии сопряженные с риском. К этому нужно не равнодушно относиться, а с пониманием того, что это есть и с этим надо жить. Конечно, я переживаю, когда происходят ЧП. Не обязательно в нашем цирке. Мир-то один. Девочка упала в Нижнем Тагиле. Конечно, я переживаю и за нее, и за цирк, в принципе. Как и везде, когда люди травмируются. Всегда это неприятно и больно. Вот на последнем фестивале в Китае девочка сильно травмировалась. Я в жюри был. Сильно упала. Она русская, он канадец. Они там от Канады работали. Он ее выпустил в какой-то момент. У всех были переживания. Мне из Москвы в Китай ночью звонили: "Ну как там? Чего? Что врачи говорят?" Это нормальное, человеческое отношение. Новости расходятся за 5 минут. Один кликнул, второй поделился, и пошло по всему миру. Из Америки, из Японии, из Китая. Везде же наши. Поэтому это сразу становится достоянием всего нашего циркового мирка.
Потом, понимаете, мы ведь не в замкнутом мире живем. Есть с чем сравнивать. И когда начинаешь сопоставлять, то понимаешь, что жаловаться-то не на что. Есть люди, которым, скорее, надо помочь. А тебе-то чего? У тебя все в порядке, все хорошо: дети растут, внуки растут, цирк работает. Я не люблю слово "проблема". Есть вопросы, которые надо решать, а не решаемых вопросов я не знаю. Они все решаемы, в той или иной степени. Да, бывает, приходиться отступать, но ничего страшного. Это жизнь. Компромиссов никто не отменял.
Я даже не оптимист. Я скорее реалист. Бывает, сижу день, смотрю Интернет, и ничего не происходит. А бывает, народ начинает в цирк валить валом. Это совершенно непредсказуемые вещи.
*Это расширенная версия текста, опубликованного в номере "РГ"