Мизиано представил продолжение "Дома привидений"

Фокус в том, что задуманная несколько лет назад, эта четвертая часть проекта "Удел человеческий" мощно срезонировала с повесткой сегодняшнего дня, открывшись аккурат перед мини-саммитом ЕС в Брюсселе, спешно созванным из-за обострения миграционного кризиса.

Строго говоря, выставка оказалась между двумя "горячими" трендами современности. С одной стороны - миграционный кризис: его новая волна поднялась после недавнего отказа Италии и Мальты принять судно с 630 спасенными мигрантами на борту. С другой стороны - взрыв интереса к креативным индустриям туризма, которые должны увеличить "потоки туристов" (и значит, и денег) в города и веси. Согласитесь, чтобы плыть-лететь-ехать за десятки, а то и сотни тысяч километров, нужно либо ощущать очень прочную связь с этим местом, либо не чувствовать ее вовсе. Не секрет, что многие туристы (по крайней мере, те, кто склонны рассматривать местных жителей в роли туземцев, предназначенных для их обслуживания) воспроизводят как раз второй тип отношения с местом. Назовите его постколониальным или колониальным, это уж как хотите.

Эти сюжеты лишь выглядят противоположными. Первый - о потере места, с которым связана жизнь твоя и предков, второй - о встрече, присвоении туристами нового пространства, превращения его в "свое". Но в сущности, туристический "имидж" все равно что матрешки и ансамбль "Березка" в роли фольклора. Фейк на экспорт - ходовой товар в "креативах" всех стран. Так сказать, подножный корм мелких торговцев. В обоих случаях знакомое, любимое место обретает черты "воображаемого" места, к которому отсылают воспоминания, или фотографии, или рекламные открытки.

Неудивительно, что именно со "Словаря воображаемых мест" (2000/2003) Вадима Фишкина и начинается выставка "Места: одно за другим". Две лампочки на стене перемигиваются, как маяки, а сам словарь, составленный в 1980 году Альберто Мануэлем и Джанни Гуадалупи (1980), читается на два голоса. Страна Оз - откликается на Утопию, Атлантида - на Шангри-Ла или град Китеж… Диалог маячков, похожих на настольную лампу, звучит как аудиопьеса о двух мечтателях - в духе Борхеса или Милорада Павича. Идеальное место на Земле никак не хочет фиксироваться на карте. Правда, на какое-то время музей (и Центр толерантности!) может стать местом встречи Утопии с Реальностью. Преддверный коврик с надписью на иврите и арабском "Шалом Алейкум" (2013/2018) воспроизводит с ошибкой написанные слова "Мир вам!". Эта работа марокканца Юнеса Баба-Али превращает привычное на европейских ковриках "Welcome" в пожелание-заклинание. Магия письма, вероятно, предполагает, что текст можно сделать действенным, если в нем найти (и исправить) ошибку.

Собственно, именно речь и язык как часть "памяти сердца" и "памяти места" становятся одними из центральных героев проекта "Места: одно за другим". Многоязычный говор базара в Дакаре, где торговцы кричат в китайские мегафоны на сорока наречиях, - аудио-"слепок" места, предложенный тем же Юнесом Баба-Али. Его аудиоинсталляция - разложенные на полу мегафоны - заставляет вспомнить театральные променады по музеям Семена Александровского. Там зритель, надев наушники, слышал шум шагов и экскурсию в далеких музеях Питера, Берлина, Лондона или Парижа. Тут же микрофоны переносят слушателей из Москвы в гущу африканского базара. Иначе говоря, место из "здесь и теперь" превращается в "здесь-не-здесь-тогда", сдвигая представление о пространстве. Работа марокканского художника перекликается с "Базаром" (1990-2000) Елены и Виктора Воробьевых. Портрет вещей, перешедших из-под крыши дома своего на базарный коврик стихийных рынков Алма-Аты, становится метафорой времени, в котором место, дом лишаются "ауры" памяти. Становятся ничейными.

Противопоставление "места" и "пространства" - центральное для концепции выставки. Нельзя не заметить, что и куратора, и художников интересуют "переходные зоны" между ними. Ситуации, например, когда родное место в мгновенье ока оказывается враждебной территорией. Хаим Сокол и Наталья Зинцова в проекте "Директивы" (2018) работают с хорошо известными фотографиями Львовского погрома 1 июля 1941 года. Авторы с помощью фотошопа превращают фигуры жертв погрома в "белое пятно", перенося фокус внимания на зрителей и прохожих. Надписи не информируют о сюжете, но предлагают рефлексировать над природой документальной фотографии и над тем, как мы "смотрим на чужие страдания". Фотокамера в момент погрома выступала как дополнительное средство унижения. Человек с камерой априори воспринимался погромщиками "своим". Перед ним можно было не скрывать удовольствия от предвкушения насилия. Но уже пять лет спустя, после мая 1945, память о погроме стала свидетельством не о бессилии и унижении жертв, а об охотном сотрудничестве националистов с нацистами. Память эта была опасна, ее стирали как "несущественную". Более того, жертвы погромов, одни из первых в кровавой мясорубке войны, стали "фигурами умолчания" и в советской пропаганде.

Сокол и Зинцова, работая с черно-белыми фотографиями из интернета, визуализируют молчание. Молчать, так молчать, неудобные фигуры избитых стариков и раздетых женщин убраны из снимка. Зияющая пустота в центре фото заставляет перенести взгляд на тех, кто рядом и сбоку. Маргинальные персонажи вдруг оказываются в центре. И ясно, что они принарядились, что крепкий молодой человек, избивающий ногами старика, одет в отличный костюм и вообще внешне похож на приличного человека, что кто-то радостно фотографируется с немецким солдатом, а кто-то заливается смехом… Понятно, что фотоснимки с белым пятном отсылают к травме, которая стерта из памяти. Проект "Директивы" именно об этом. О боли травмы и необходимости с ней как-то жить. Парадокс в том, что именно память о травме превращает публичное пространство города из нейтрального в "место", наделенное "памятью сердца".

С проектом "Директивы" перекликается видео "Клайтчу-юххие" Аслана Гайсумова. Правда, если авторы первой работы идут от фотосвидетельств и работы с памятью - к месту, то Гайсумов идет от пейзажа. Горы - единственное, что осталось неизменным после переселения нескольких аулов в Казахстан. Лишь рассказ старушки, которая впервые, спустя жизнь, возвращается в места детства, перемещает почти открыточного вида горный пейзаж в метафору утрат.

И наоборот, стирание памяти способно превратить место в пространство руинированное. Об этом очень красивый, сдержанный фильм Иева Эпнере "POTOM". Именно это отказывается принять бывший военный моряк, живущий ритмами стихии моря и привычного распорядка военной службы. Он ограничивает время - до сегодняшнего дня, и место - до кромки берега и руин бывшего клуба моряков. Граница моря и земли, двух безграничных стихий, равнодушных человеку, оказывается его обжитым "местом", аскетичным "эрмитажем", приютом отшельника. Будущее, отложенное на ‘potom’ - мерцает между мгновением и вечностью. Иева Эпнере создает изысканную метафору "удела человеческого". Куратор Виктор Мизиано ее не мог не принять.

*Это расширенная версия текста, опубликованного в номере "РГ"