Родственники рассказали о погибшей в Сирии медсестре Надежде Дураченко

Новости из Сирии острые и ранящие - "точечные авиаудары", "потери", "взрывы", "новые штабы противников" - стали частью жизни журналиста Татьяны Мошкиной. У нее в Сирии вместе с подругой Галиной Михайловой погибла дочь, медсестра Надежда Дураченко. Мы дозвонились до Татьяны и узнали, как вспоминают Надю ее муж, дочь, друзья, преподаватели.

- Пока она была жива, я не думала, какая она, - мать Нади Дураченко, журналист и пиарщик по занятиям, не находит с ходу единственного слова, чтобы ее описать. - Ну хорошая дочь. Жена. Мать. Ну заводная, веселая, компанейская. Всех тормошащая и всех утешающая. Ну взрывная по характеру, но легко успокаивающаяся и не помнящая зла. Уже после нашего разговора мне в "Фейсбук" пришло от нее сообщение: "Она была солнечной".

Самое необычное в ней - это, в общем, характерное сегодня для части молодежи желание работать в экстремальном деле. Когда она пришла после медицинского колледжа в нейрохирургию областной больницы, ей сразу сказали: у тебя не получится. Во-первых, ты брезглива, а тут лежачие больные, спинальники, во-вторых, очень низкого роста - 1 метр 55 сантиметров. Но она привыкла к крови и грязи и добилась, чтобы ей сделали скамеечку. Однажды во время серьезного ДТП в городе оперировали несколько часов подряд, и Надя упала со своей скамеечки. Подвернула ногу и сломала лодыжку, но в травмопункт поехала только после операции.

Больница не хотела отпускать ее в госпиталь, но там погоны, звания и зарплата повыше. Отец у нее был военным врачом, и она бы точно стала, если бы не выскочила после колледжа замуж. Ее высшее образование было уже заочным и менее серьезным - медико-психологическим.

О первом приказе она долго ничего не говорила матери. Только когда надо было оформлять дубликат банковской карточки, чтобы распорядиться деньгами учащейся в университете дочери Наташи, сказала. "Почему ты раньше молчала?" "Боялась, что ты мне не разрешишь". "Ну как я могу не разрешить, это же армия, приказ".

За 10 минут до взрыва Надя с Галей всех выгнали: надо навести последний порядок для журналистов!

Вернувшись из первой командировки - позапрошлым летом, в конце июня, - бросив рюкзак и сумки, Надя сказала дочери: "Ты никогда не будешь служить в армии, слышишь?" Но потом была реабилитация, отпуск, санаторий. Медколледж - для повышения квалификации. И очень тяжелый разговор с преподавателями, который они потом пересказали матери. "Ты собираешься туда еще раз - зачем? Ради денег? Вы же не бедствуете!"- говорили ей. "Вы даже не представляете, насколько там тяжело людям. Какие там больные, раненые, дети непривитые... И как они нуждаются в нас!" - отвечала она.

Надо отдать должное, в Сирии Надя и Галя сейчас как национальные герои.

О второй командировке она сказала матери за ужином: "Нас снова отправят". "Почему так быстро? Не прошло и полгода, других, что ли, нет?" "Паспорта и командировки очень долго делать, а у нас все готово. Мама, у нас в госпитале - тройная защита. Женщин не берут "в поле". Нас все время охраняют. Ну а уж медсестер из нейрохирургии..." Потом позвонила поздно вечером: "Мы уже в Хабаровске". Мать пожалела, что не обняла и не перекрестила.

Теперь все время спрашивает себя: а правильно я ее воспитала? "В 7-м классе мы всю ночь ползали с ней по полу, рисуя стенгазету. Потому что: "Надя, если не ты, то кто? Надя, надо".

Она не должна была быть в той палатке в приемном отделении. Но та, которая должна была быть, не захотела. Осталась лишь Галя - сестра-анестезиолог и Надина подруга. И тогда Надя сказала: "Ну ладно, если никто не хочет, я пойду. Я симку не купила и своим не позвонила, передам им привет по телевизору". Постояла на пороге - в новом костюме, белый колпак, халат, кроссовки - и ушла. В приемной палатке устанавливали оборудование для телетрансляции и было много сестер. За 10 минут до взрыва Надя с Галей всех выгнали: нам надо навести последний порядок, скоро приедут тележурналисты.

Офицеры позже сказали матери, что наводчиком был американский журналист. Весь госпиталь несколько дней держали под нескончаемым минометным обстрелом.

Вечером мать сходила в храм, был Александр Невский. А в сам день гибели проснулась под утро с мыслью, что надо найти сережки, которые ей подарила дочь. Но в общем была спокойна. Но на работе на планерку заглянула бледная секретарша. Внизу стоял зять. "Состояние как будто ты внутри ядерного взрыва. Все вокруг корчатся от боли, а ты оглушен и ничего не слышишь".

Коллеги спрашивали, не приехать ли к ней домой. Соседи выключили телевизоры и домофон. В храме над гробами всю ночь читали псалтырь, и всю ночь шли незнакомые люди с цветами. Пришел из пресс-службы администрации Михаил Заридер, долго дискутировавший с Надиной матерью о неполезности православного храма в Биробиджане, с цветами и словами: "Ну и как же бы я не пришел?"

В день похорон - мороз за 30 и тысячи людей. Вослед лютые морозы, а на кладбище всю зиму живые цветы.

А в апреле в Биробиджан приехал весь медотряд особого назначения, вернувшийся из второй Надиной командировки: два крытых "КАМАЗа" - 30 человек. Выстроились перед двумя матерями на кладбище - загорелые, молодые.

Надя любила всех. Младшему - на 16 лет - брату, например, могла сказать фирменное "А ну-ка выйдем, погуляем", и он, имевший в семье репутацию неуправляемого мальчика, возвращался с прогулки шелковым. А послушав мечтательных мать и дочь, улыбаясь, говорила: "Извините, мне форму гладить, а завтра с утра клизмы ставить". Дочь Наташа, культуролог, заканчивает университет во Владивостоке на острове Русский, прошла практику в филиале Мариинского театра и хочет уехать в Санкт-Петербург. Отец, живущий лишь ею, категорически против. Но у дочери есть убийственный аргумент: "Мама бы сказала, что надо себя пробовать". И отец соглашается. Он не женился. С ним только кошка-сфинкс, появившаяся в доме после первой Надиной командировки. Мать Нади защищает Костю от нападок: "Она бы все равно уехала в Сирию. Она была лидером". Ушедшую на пенсию мать епископ Ефрем позвал пресс-секретарем в епархию. "У нас епархия - могучая кучка, Биробиджан же переселенческий еврейский город, и в нем не было церквей, только в деревнях вокруг. Когда стали приезжать первые священники, мы с Надей ходили к ним в ДК на требы. Владыка Ефрем - ровесник Нади и написал стихи, которые потом стали песней. "Две голубицы, / сестры-сестрицы / в небо взлетели / жаль не сумели / живыми вернуться с Востока", - это его слова". Мать пересматривает на телефоне, что читала дочь. Вспоминает имя пианиста, на концерт которого они ходили с Надей. И иногда по материнской привычке думает: надо ей позвонить.

Долг

Незабываемые подруги

Недавно на территории военного госпиталя в Биробиджане погибшим в Сирии медсестрам старшему сержанту Надежде Дураченко и сержанту Галине Михайловой был открыт памятник (на фото слева). На нижней фотографии - им же в Сирии.