В Русском музее разрешили публике фотографироваться на фоне картин

Некоторое время назад Русский музей устраивал большую выставку автопортретов "Мое "я". Примечательно, что одновременно музей объявил конкурс селфи, которые могли сделать на фоне выставленных автопортретов все желающие. Это был рисковый, необычный шаг - разрешить публике легально фотографироваться на фоне великих полотен.

Но кураторы объясняли свое решение просто: селфи - тоже автопортрет, только выполненный современными средствами. А кроме того, это была попытка вовлечь зрителя в активный диалог с произведением искусства. И, надо сказать, он получился. Фотоработы на конкурс пришли самые разные: насмешливые и самоироничные, восторженные и пародийные, почтительные и любовные.

И собеседников для этого диалога зрители выбирали очень разных. Кто-то пытался вступить в беседу с классиками - Брюлловым, Тропининым, Кипренским, кто-то сосредоточился на современниках. Благо выставка, где было представлено более трехсот автопортретов от XVII до XXI века, такую возможность предоставляла. А зачастую и провоцировала: мы вдруг видели, в какой эффектный, даже претенциозный наряд одевался художник, чтобы увековечить свой лик в искусстве. Или нарочно искажал свое лицо дурацкими гримасами, явно вызывая публику на скандал.

Мне запал в душу Малевич. Его знаменитый автопортрет 1933 года, написанный незадолго до смерти. Вот интересно: отчего родоначальник супрематизма обошелся в этот раз без квадратов и треугольников? Отчего ему вдруг стало важно запечатлеть себя для потомков фотографически узнаваемым, но парадно-надменным, театрально обряженным в костюм венецианского дожа? Видимо, чувствовал: оттуда, где все покроет черное ничто, ему важно взглянуть на нас не квадратными - человечьими глазами. И чтобы мы тоже поймали этот взгляд.

Казимир Малевич написал этот автопортрет, будучи уже смертельно больным. Нет, своим убеждениям он не изменил: похоронили его в супрематическом крестообразном гробу, придуманном им самим. Однако перед смертью ему казалось важным не отталкиваться от мировой культуры, а, напротив, запечатлеть себя в качестве полноправного ее героя. Точно так же его друзья-обериуты Введенский и Хармс в последние свои годы писали вполне классические стихи, почти лишенные привычной зауми.

Есть теория, согласно которой автопортреты в изобилии пишут художники, влюбленные в себя. С нею спорит другая: автопортреты пишут, чтобы сэкономить на натурщиках. Натурщикам надо платить, а самому себе в зеркале можно даром позировать часами.

Мне лично ближе третья точка зрения: автопортрет - самый исповедальный, самый искренний из всех жанров. Даже когда автор пыжится или хамит, приукрашивает себя или уродует, он хочет объяснить нам что-то очень важное про себя. Что-то такое, что больше всего его волнует.

Вот Малевич, например, устало говорит: ну да, да, я умею по-всякому. И как живописцы эпохи Ренессанса в том числе. И тот маленький черный квадратик, который вместо подписи он поставил в нижнем углу, и правая рука, сложенная так, будто большой палец и ладонь ему растопырили невидимые стороны квадрата, - это только упрямство мальчишки, не желающего расстаться со своими открытиями.

Для чего художнику нужны автопортреты? Думаю, для того же, для чего писателю мемуары или дневники. Но если еще совсем недавно мы познавали себя преимущественно посредством слова, ведя разговор с белым листом бумаги, то теперь, в пору визуальной культуры, вместо письменных дневников - селфи, вместо текстов в соцсетях - Instagram.

Помню, когда мне изменил любимый человек, я рыдала не переставая несколько недель, лицо превратилось в заплывшую подушку. А самым ужасным было выражение, которое словно приклеилось к нему (я поймала однажды его, взглянув в зеркало): злые сощуренные глазки, поджатый рот как у склочной тетки из трамвая.

Я не художник. Но тогда я сказала себе: ты будешь смотреть сейчас в это зеркало до тех пор, пока не вытащишь оттуда иное, свое прежнее лицо. Самое удивительное - упражнение это увенчалось успехом. Рыдать я перестала, любимого простила, а к автопортретам стала относиться с удвоенным уважением. Что-то такое умеют они проделывать с нашей сущностью.

Говорят, художники, стремящиеся завоевать арт-рынок, автопортретов сегодня не пишут. В самом деле, кому охота, чтобы в его родном интерьере висело чье-то чужое лицо? На продажу выгоднее писать пейзажи да цветочные натюрморты.

Но, по-моему, если художник ни разу в жизни не написал автопортрета, он не может считаться настоящим живописцем. Чтобы сказать что-то важное людям, нужно отыскать это в себе. Сформулировать. Вытащить наружу. А это, согласитесь, требует и абсолютного бесстрашия, и честной прямоты.

Кстати, заметила: если в золотом пушкинском веке живописцы изображали на автопортретах свои лица, то век спустя уже писали себя как знак чего-то большего, чем свое "я". Символ идеи, или своего дела, или верности строю.

А в XXI веке на автопортретах вместо лиц и вовсе появились неожиданные части тела - то фрагмент плеча с татуировкой, то причинное место, едва прикрытое ладошкой, то разинутый до невозможности рот, то затылок с куском шеи... Все остальное поглотил черный квадрат?