Виктюк рассказал, как его спектакль чуть не отправил мхатовцев в тюрьму
Роман Григорьевич, я хочу поговорить с вами не только о театре, но как с театральным магом и мудрецом - о бытии. Вы живете и работаете так, словно смерти не существует.
Роман Виктюк: Конечно! В творце самое главное - первородное восприятие мира и людей. Сегодня все вокруг направлено на расчеловечивание. Леонардо да Винчи об этом знал заранее, предвидя гибель человека, он рисовал орудия пыток, танки, самолеты. Он предложил эти машины смерти человечеству, и неспроста в наше время Марсель Дюшан его Джоконде пририсовал усы. Он просто продолжил мысль флорентийца - это призрак, выдумка, за которой нет красоты, это муляж самого Леонардо. Неспроста самое великое и святое произведение Да Винчи "Тайная вечеря" теряет краски и погибает, потому что то, что он заложил туда, это не от сердца, не от Бога, а от логики.
А что там, после смерти?
Роман Виктюк: Есть продолжение, душа возвращается, если на земле есть душа, ей родственная, исполненная той же радости, того же постижения мира в благоговении.
Реинкарнация?
Роман Виктюк: Как хотите это назовите. Недавно ученые открыли энергию мощнее всего нам известного - темная энергия, темная не от черноты, а от содержащегося в ней света. И этот свет управляет всем. Мы не понимаем, что это, но есть души, которые воспринимают эти посылы. В 1913 году в России был краткий расцвет культуры, Земля попала в пятно этой темной энергии, тогда появились Ахматова, Мандельштам, Кузмин, Гумилев, все.
Душа бессмертна?
Роман Виктюк: Да. Она уходит в эту темную энергию, которая больше всей известной материи во Вселенной.
Вы жили в очень разных временах и обстоятельствах. Какое время вы могли бы назвать лучшим?
Роман Виктюк: Никакое. Это все нулевой период, спад.
Что в нашем времени для вас самое страшное?
Роман Виктюк: Обман. То, чем мы занимаемся - творчество, было выбросом высокой энергии. А Малевич своим "Черным квадратом" обозначил конец искусства, сказал - пожалуйста, все можете мазать черной краской.
Неужели все, что вы делали, не имеет отношения к творчеству?
Роман Виктюк: Это были проблески, отсветы того, что было в 1913 году. Ушло общее воодушевление. Это был мгновенный взрыв. Мой Мандельштам, моя Цветаева - оставили на земле отсветы.
Вас что-нибудь радует или восхищает в наше время?
Роман Виктюк: Только желание единиц услышать, что осталось от энергетического хвоста той вспышки.
Может ли человек сделать что-то сам, чтобы остаться свободным?
Роман Виктюк: Не продаваться. Оставаться ребенком. Делать что, что велит темная энергия. Закрывать глаза, чтобы не видеть и не слышать. Знаете, в МХТ в первые годы после его создания не стояли очереди, и публика не ломилась. Сомов видел их в Америке, пишет - скукота такая, говорят слова и все. А там играли все - Книппер, Качалов. Потом советская власть утвердила эту систему как канон. Говорить слова друг другу в глаза, доносить все буквы.
Вы этому не учите?
Роман Виктюк: Боже упаси! Вот вы мне что-то бросили, вот я вам рукой ответный жест делаю - вот так и плетем вязь, вот и вся режиссура нашей беседы.
Это вы режиссируете, я только отражаю.
Роман Виктюк: Совершенно верно, вы попали в этот свет, вы все понимаете. Так вот, настоящей высоты МХАТ достиг позже - я пришел туда в этот период, были живы все "старики". Я шел на служебный вход, Ливанов, Грибов и другие стояли и фамилию мою на все лады вертели: кто это идет - Виктюк, Виртюк? Я повернулся и сказал - Виктюк, запомните. Была пауза. И ушел. И они, поверьте, запомнили. Я ставил "Украденное счастье” Ивана Франко. Афиша висела в Камергерском: "К 50-летию образования СССР. Украденное счастье”.
Да вы хулиган, это ж антисоветчина!
Роман Виктюк: Чистой воды! Я всегда так делал. Меня вызвал в дирекцию Леонид Осипович Эрман, спрашивает: "Кто это подписал?" Я говорю: "Вы и Ефремов!" Пришел Ефремов, говорит:" Да ты нас всех в тюрьму отправишь!" Вечером приезжает Политбюро, Брежнев. Я говорю: "Заклейте на афише "К 50-летию СССР”, заклеили - и шел спектакль. Жена канадского посла была моей лютой поклонницей, я ей говорю: "Привези мне запись греко-католической службы; это церковь, к которой я принадлежу, и Франко тоже". Она привезла, и на сцене МХАТ эта служба звучала от начала до конца, честное слово! Ефремов спрашивает - можно это сократить? Я в ответ: "Божье слово сокращать нельзя". И оттого, что я так просто сказал, он решил - пусть поют. У него был очень верующий отец.
К тому же, все равно никто не понимает.
Роман Виктюк: Конечно! Как-то после спектакля капельдинерша говорит - там человек какой-то, очень просит вас увидеть. Выхожу - стоит седой красивый старик. Спрашивает меня: "Вы понимаете, что вы сделали?" Я говорю: "Да". Он расплакался и руку мне поцеловал. Два раза потом записывали спектакль, на главном радио пустили. Смоктуновский, Бурков и все кричали: вот это МХАТ, это лучшее, что есть у нас. А на худсовете встала Ангелина Степанова и говорит: "У меня только одна просьба (а там большая массовка, человек шестьдесят) - можно, чтобы в финале все эти украинцы взялись за руки, вышли на авансцену и спели: "Реве та стогне Дніпр широкий”?" Я отвечаю: "Ах, было бы счастье, но, понимаете, они все были неграмотные, но не знали, это ж несчастье, что ваши танки не доехали высоко в Карпаты и не освободили их - тогда бы они пели”. Как она могла такое говорить, после того, как ее муж Фадеев все написал в предсмертном письме! Я так не нее посмотрел, что Ефремов сказал: "Худсовет закончен".
Верите ли вы в облагораживающее действие просвещения?
Роман Виктюк: Нет. Потому что это "просвещение" только голову затуманивает, это не просвещение небом. Настоящее просвещение - это Библия.
Вы замечательный педагог, уже больше 50 лет преподаете. Чему вы самому главному учите детей?
Роман Виктюк: Только быть детьми, и все! Я все делаю для того, чтобы они были счастливыми, были светом.
Какое свойство вашего ученика, выпускника заставляет вас признать в нем актера своего театра?
Роман Виктюк: Не мое, а свое в нем должно быть, прежде всего. Придите и посмотрите, как Игорь Неведров, который у меня что только не играет, поставил великую пьесу Мюссе "Любовью не шутят”, премьера будет в новом сезоне в сентябре. Я отвечаю за свои слова: он - режиссер!
Это было видно уже в его дебютной постановке - "Венецианке”.
Роман Виктюк: Да, но там он как котенок подпрыгивал, чтобы люди сказали: "Да, это режиссер". Теперь ему на это плевать, потому что знает: я в нем вижу режиссера. В нем есть свет.
Ваши спектакли сотканы из трех основных элементов: музыки, слова и пластики. У вас почти по-балетному тренированная труппа, такого нет ни в одном драматическом театре. Почему это так для вас важно?
Роман Виктюк: Очень просто: идею темной энергии выражает только обнаженный ум и обнаженное тело. Они слышат не текст, а импульсы за ним. Текст с неких пор - вранье.
Даже великий текст? Вы Шекспира играете.
Роман Виктюк: Ну когда был Шекспир, да и был ли!
Шиллера?
Роман Витюк: Шиллер был борец, там политика, он звал человечество на бой, это к искусству не имеет отношения.
Я видела, как вас обожают ваши молодые актеры, выдающиеся артисты других театров годами вспоминают работу с вами как счастье. Что вы с ними такое делаете, что они не могут вас забыть, как женщины Дон Жуана?
Роман Виктюк: Я человек скромный, но это правда. И я не делаю для этого ничего. Я люблю их и я в них верю.
В этом авангардистском Доме света архитектуры Константина Мельникова вы пережили двадцать лет разрухи, покушение на вас, потеряли здоровье на ремонте. И вот уже два года вы здесь принимаете зрителей, приучили их приезжать в Сокольники, у вас полные залы и овации. Пожалуйста, пару слов о премьерах минувшего сезона - вашем "Мандельштаме” и "Маугли” Дмитрия Бозина.
Роман Виктюк: Это один и тот же спектакль! Особенно теперь, когда на заглавную роль в "Маугли” ввелся Ваня Иванович и повернул все в балладу. Он не играет правдоподобие, он воплощает все, чему я его учил. Это мой ребенок, мой студент, он потрясающе играет у меня Ромео. Эстетика неба - в обоих спектаклях. Для нас главное - эстетика, которая меняет в мире все, прежде всего - политику.
У вас в репертуаре есть несколько спектаклей о реальных личностях - кроме Мандельштама, о Есенине, Нурееве, "Федру” Цветаевой вы сделали рассказом о ней самой. По какому принципу вы выбираете собеседников из вечности?
Роман Виктюк: По открытости миру их детской души.
Завороженность Серебряным веком вас не отпускает, и в новом сезоне вы готовите "Мелкого беса” по Сологубу.
Роман Виктюк: Да, третий раз берусь за него - когда-то ставил в Современнике и в Прибалтике. Там был сногсшибательный успех. Это в глухие годы советской власти, когда и вспоминать нельзя было о Сологубе.
Тогда это было такое точное попадание в нерв времени.
Роман Виктюк: А сегодня еще больше!
Сейчас время недотыкомок и мелких бесов?
Роман Виктюк: Совершенно верно, они танцуют просто каждый день! Великий писатель Сологуб, великий. Он не мог все написать, что он чувствовал и предвидел. Это песнь о гибели нашей страны. На сцене будет разрушенная церковь.
Уж церквей-то сейчас понастроили.
Роман Виктюк: Это они понастроили не во искупление, а ради денег. Разрушенный храм никогда нельзя простить. Страна столетиями верила и в каких-то два дня - принялась разрушать. "Когда Сын Человеческий придет, найдет ли Он веру на земле?” - Нет.
При таком отсутствии надежды где вы находите силы работать?
Роман Виктюк: В детстве, в воспоминаниях. Потому я и кричу все время, что мне девятнадцать, все уже выучили.
Какое прекрасное у вас было детство, раз его хватило на всю жизнь.
Роман Виктюк: Посмотрите на мою маму! (Показывает на черно-белое свадебное фото красивой пары в рамке на стене). Вот! Она ездила в Париж, чтобы меня родить в этом одеянии.
Спасибо огромное за все, что вы делаете, и за то, что рассказали.
Роман Виктюк: Если бы мне было все равно, я бы вам не так отвечал.
Пожалуйста, поставьте еще много спектаклей.
Роман Виктюк: (Усмехается) Хорошо. Там - тоже можно ставить.
Но пока лучше здесь.
*Это расширенная версия текста, опубликованного в номере "РГ"