09.08.2018 00:00
    Поделиться

    В августе исполняется 80 лет поэту-"невидимке" Геннадию Русакову

    Исполняется 80 лет поэту-"невидимке" Геннадию Русакову
    Геннадий в переводе с греческого - "благородного происхождения".

    И надо же было этому имени стать одним из самых популярных в 1930-е годы - в эпоху, для которой благородное происхождение было если не приговором, то позорной меткой. Именно тогда на славу русской поэзии родились три Гены: Геннадий Шпаликов, Геннадий Айги и Геннадий Русаков.

    Из них Русаков, пожалуй, наименее известен. "Самым известным из неизвестных русских поэтов" называют его критики. Он и сам себя считает "человеком-невидимкой" в литературе.

    Русаков родился 15 августа 1938 года в семье деревенских учителей в селе Новогольское Полянского района Воронежской области.

    Большие ветры ходят по земле.
    Стареют звёзды и мелеют реки.
    И в никому неведомом селе
    душа произрастает в человеке.
    Вот так однажды проросла во мне -
    и я кричал, зажав руками рану, -
    в пустом дому и с ним наедине,
    страшась того, кем я отныне стану...

    В войну осиротел, беспризорничал. В 1946-м его нашла бабушка в детприемнике, но своего дома у нее не было и они побирались по деревням. "Подавали, как правило, самые бедные..."

    В двенадцать лет Гена написал письмо Сталину: "Я, Русаков Геннадий. Мой отец, командир роты автоматчиков, погиб под Ленинградом. Я хочу идти по его стопам и мечтаю поступить в суворовское училище..."

    Гена был зачислен в Куйбышевское суворовское училище без экзаменов. Учился на газетном отделении военно-политического училища во Львове. Воспользовавшись хрущевским сокращением армии, уволился на гражданку и поступил в Литературный институт, где в семинаре Льва Ошанина подружился с Василием Беловым. Вскоре их пути разошлись. Белов вернулся в Вологду, чтобы стать знаменитым на весь мир писателем, хранителем и защитником северной русской деревни. А Русаков оставил стихи, закончил иняз и оказался в Нью-Йорке - переводчиком-синхронистом в Секретариате ООН.

    Когда почти полвека спустя Геннадий Александрович Русаков приехал в Вологду (по приглашению Наталии Серовой и ее проекта "Открытая трибуна"), Василий Иванович Белов, уже тяжело болевший, пришел на вечер однокурсника в областную библиотеку.

    Русаков вспоминает: "И тут я увидел Белова... Глядя, как он осторожно, словно ощупывая ногой землю, идет по скользкому полу, я почувствовал стыд. Стыд за то, что из-за меня ему приходится так сосредоточенно одолевать трудно дающееся ему пространство. И радость, что он все-таки пришел... Я шагнул навстречу:

    - Спасибо, что пришел, Вася..."

    Русаков работал и в Африке, и в Америке, и в Европе, но заграничная служба, столь завидная для многих, прошла сквозь него, как дождь сквозь копну соломы. В душе он остался тем же послевоенным шкетом, шальным пацаном, который с письмом Сталину в кармане запрыгнул на подножку трамвая удачи. Как это ни странно: заграница вернула Русакова русской поэзии. От ностальгии он вновь стал писать стихи.

    Все мои дожди отморосили.
    Все ветра споткнулись на бегу.
    Я умею только о России.
    Ничего другого не могу...

    Когда я читаю Геннадия Русакова, то всегда вспоминаю то определение поэзии, которое дала Новелла Матвеева: "Поэзия есть область боли".

    В подборке, которую вы сейчас прочитаете, последнее стихотворение публикуется впервые - его на днях специально для читателей "Календаря поэзии" передал автор.

    Прямая речь

    Я стихами спасаюсь. Спасаюсь от жизни, от мира, от самого себя. Я не знаю своего читателя, но догадываюсь, что он где-то есть. И это одна из основных нынешних моих болей. Когда я публикуюсь, то стихи пропадают в какую-то прорву, из которой нет никакого отклика. Их, читателей, наверное, очень немного... Но мне все-таки иногда хотелось бы знать, что они есть...

    Одинокая тетрадь

    Лейтенантской веселой походкой
    и подковками тонко звеня,
    я ходил по земле моей кроткой,
    благодарно носившей меня.
    Рыбы плавали, птицы летали.
    Ах, деревья и травы цвели.
    Невозможного мира детали
    разбегались до края земли.
    А в мордовской глуши Мелекесса*
    я и сам ненароком летал:
    что во мне настоящего веса?
    Лишь душа да подковок металл.
    И хорошая девушка Люда
    мне махала рукой из окна -
    из судьбы, из незнанья, оттуда,
    где поныне все машет она.

    * * *

    Я думал хорошие мысли,
    которым смеялся не вслух.
    Но вдруг георгины провисли
    и пасмурно сделалось вдруг.
    И сверху захлюпало что-то,
    как будто лилось со стола:
    на небе, похоже, работа,
    уборка какая-то шла:
    громоздкую мебель таскали,
    для танцев готовя полы,
    по радио что-то искали,
    посуду несли на столы.
    Мне всё в этом было понятно,
    я всё представлял в мелочах:
    как ангелы, споря приятно,
    втроём разжигают очаг.
    Как горницей ходит Хозяин
    и смотрит в меню-кондуит.
    А каждый подсвечник надраен.
    И манна в кастрюле стоит.

    * * *

    Накрыты пластиком копёшки.
    Денёк с утра плаксив и сер.
    Глядят в окно коты и кошки...
    Всё, как тогда, в СССР.
    По сути, жизнь не изменилась
    в масштабе местного села:
    мы так же отданы на милость
    метафизического зла -
    дождей, сезонов, бормотухи,
    горластых жён, бухих мужей.
    К тому же снова ходят слухи
    что ожидается хужей.
    А в остальном всё, как и прежде -
    всё, как при батюшке-царе.
    Ну, есть различия в одежде...
    И век сменился на дворе.

    * * *

    Пойду подышать на природу,
    чтоб сделать природе плезир:
    в природе в такую погоду
    богатый растительный мир.
    Среди полевых насекомых -
    одной из опор бытия -
    я встречу друзей и знакомых,
    гуляющих так же, как я.
    Они отдыхают роями,
    и все в них друг другу свои.
    Я прежде дружил с муравьями,
    но вечно в делах муравьи.
    А мне бы кого-то попроще,
    чтоб тоже ходил и дышал,
    не претендовал на жилплощадь...
    Дышал бы и жить не мешал.

    * * *

    Я б хотел бродить по свету,
    где придётся ночевать.
    Образцовую анкету
    пункт за пунктом забывать.
    Я хотел бы не бояться
    вертухаев и вождей,
    заграничных провокаций,
    неулыбчивых людей.
    Я хотел бы стать богатым -
    хоть немного, хоть чуть-чуть,
    не считать долги-зарплаты
    и слегка передохнуть.
    Я б хотел спросить у Бога,
    где всё это получу.
    Я ведь, в сущности, немного
    к скромной пенсии хочу.

    Пишите Дмитрию Шеварову: dmitri.shevarov@yandex.ru

    Поделиться