"Русь слиняла в два дня. Самое большое - в три... Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось войска и не осталось рабочего класса. Что же осталось-то? Странным образом буквально ничего". Русский философ и публицист Василий Розанов, автор этих часто цитируемых слов о Февральской революции, не предполагал, что они станут метафорой катастрофы, которая может подстерегать Россию в драматичные моменты истории. Ведь и в три августовских дня 1991 года не осталось "буквально ничего" от советской империи, казавшейся несокрушимой. В это трудно поверить, но, если вдуматься, все перемены в России, отсчет которым был начат в 2000 году, когда к власти пришел Владимир Путин, поддавались прогнозу еще тогда, когда Ельцин стоял на танке, а Горбачев был загнан не в Форос, а в последний тупик коммунистического правления. В те дни империя в очередной раз рухнула. Дальнейший путь был предначертан стране ее историческим опытом. Какими бы надеждами, упованиями, иллюзиями ни был пропитан воздух Августа, следовало ожидать, что пройдет какое-то время, и жизнь, по Бродскому, "качнется вправо, качнувшись влево". Так и случилось. Маятник российской истории совершил привычный ход.
После Августа-91 кому-то в России, в том числе и на верхних этажах власти, казалось, что достаточно убрать с глаз долой зримые знаки советской эпохи - серп и молот, краснозвездные флаги, портреты Ленина - и страна в одночасье преобразится. Кто-то и сегодня склонен думать, что причина возврата к способу управления, временами напоминающему ручное, только в том, что двадцать лет назад страна не до конца свела счеты со своим коммунистическим прошлым. В частности, не были поражены в правах те, кто работал в советских спецслужбах, занимал руководящие посты в компартии и комсомоле, - им не было запрещено работать в представительских и исполнительных органах, правительстве, администрации президента и аппарате парламента. Хотя разговоры о необходимости люстрации в ту пору возникали, до такого расчета с историей дело, к счастью, не дошло. Потому что подобное самоочищение привело бы к грандиозному расколу общества. Но и решительной, недвусмысленной черты под коммунистическим правлением страна после Августа не подвела. Например, был проигнорирован указ президента от 6 ноября 1991 года "О деятельности КПСС и КП РСФСР", предписывавший роспуск всех коммунистических комитетов. И уже в 92-м году запрещенная КПСС начала возрождать обкомы, горкомы, райкомы... Тогда же, сразу после путча, началось неуклонное размежевание в рядах демократов первой волны. Одни из них ушли во власть, получили государственные посты и сделались статусными политиками. А другие вольно или невольно оказались у них на подхвате. "Массовики-затейники". Постановщики шествий и демонстраций, потребность в которых новая власть испытывала в ту пору постоянно. Вывести толпу на Васильевский спуск под плакатами в защиту президента от хасбулатовского Съезда народных депутатов. Организовать манифестацию в поддержку проекта Конституции, "проработать" с трудящимися вопросы референдума, выкрикнув в мегафоны ответ-подсказку: "Да, да, нет, да!". В организации и проведении подобных акций энергичные деятели "ДемРоссии" были просто незаменимы. Тогда-то и прилепилось к ним прозвище "демшиза". Пришедшие к власти новоселы больших кабинетов смотрели на своих политических прародителей как советская партноменклатура - на старых большевиков.
Перемены в России не могли не оставить свой отпечаток на жизни ее ближайших соседей. Бывшие братские республики, провозгласившие независимость и суверенитет, стали строить свою государственность. После грузинской "революции роз" никто не спрашивал, в какой еще из постсоветских стран вскоре произойдет смена режима. Казалось, происшедшее в Грузии имело особую политическую природу. Кому-то верилось, что "розы" или иные цветы, если они высажены не властью, не приживутся на почве бывших республик СССР. "Оранжевая революция" на Украине сильно поколебала эту веру. А мятеж в Андижане, неоднократная внеконституционная смена власти в Киргизии развеяли последние иллюзии относительно устойчивости режимов, установившихся в странах СНГ после распада СССР.
Август-91 положил начало эпохе Ельцина. Теперь эту эпоху кто-то называет "лихими девяностыми". На смену ей пришла эпоха стабильности. Вехи этой эпохи тоже очевидны. Расставание общества с надеждами и иллюзиями первых послесоветских лет. Кризис идеологии, упорные попытки найти национальную идею и нахождение ее в патриотизме. Укрепление государства и всех его институтов путем строительства властной вертикали. Утверждение новых стандартов свободы слова. Как долго продлится теперешний этап? Ясно, что и он когда-то закончится. Хозяйственная и общественная сферы снова освободятся от чрезмерного государственного внимания, все двинется по прерванному после "лихих девяностых" пути, и "лихими", глядишь, будут уже объявлены нынешние времена - так кто-то в сладких, а кто-то в страшных снах представляет себе последующие перемены. Но подобные представления слишком одномерны, слишком похожи на схему, чтобы в полном объеме воплотиться во что-то определенное. Реформирование страны так или иначе все равно продолжится, но с ответом на новые вызовы, новый политический, экономический, общественный запрос.