Сорокин занимает в современной литературе не просто заметное место. Заметное место занимают десятка три прозаиков. Но Сорокин стоит особняком, он как бы вне конкуренции. Так, как пишет он, не пишет никто. Его "поляна" принадлежит только ему, и если кто-то решится зайти на эту территорию, его легко схватить за руку: это не твое, это Сорокин, это место уже занято!
Главное значение Сорокина в современной литературе, как бы его ни оценивать, состоит в том, что он еще в 90-е годы снял в ней какие-то казавшиеся нерушимыми запреты, "табу". Когда в России в 1992 году вышла его первая книга, а это был тоже сборник рассказов, то лично мне всерьез казалось, что в русской литературе случилась какая-то революция или произошел пожар. Потому что ТАК в ней еще не писали. ТАК было писать нельзя. И дело было не в кощунстве и порнографии, этого было предостаточно в короткий бесцензурный период Серебряного века, когда с 1905 по 1917 годы появились "Навьи чары" Федора Сологуба, "Санин" Арцыбашева, "Яма" Куприна, а еще раньше - "Бездна" Леонида Андреева. Дело было в шокирующей состыковке традиционных смыслов, нравственных ценностей, выработанных не только в дореволюционном прошлом, но и в ХХ веке, и даже в советское время, с чем-то, что было "из другой оперы".
Влюбленный в своего учителя советский школьник в конце одного рассказа со смаком поедал его кал, а парочка юношей после комсомольского собрания, описанного во вдохновенной соцреалистической манере, грызла наискось отрубленную человеческую челюсть. Такого "фола" (английское foul - нарушение правил) в русской литературе еще не было. Это было не "на грани фола", а уже за гранью. И этим Сорокин шокировал, ошеломлял неподготовленного читателя, а я лично таким и был.
Впрочем, входил он в литературу достаточно невинным соцартовским романом "Очередь", вышедшим в издательстве "Синтаксис" во Франции. Там талантливо передавался абсурд позднесоветских очередей. Боюсь только, ранний опус Сорокина новому поколению читателей будет совершенно невнятен, как невнятны им и рассказы Зощенко о быте 20-х годов и даже некоторые места в "Мастере и Маргарите", где в самом начале романа продавщица киоска почему-то обижается, когда у нее просят "нарзану".
Но "фирменный" Сорокин все-таки громко заявляет себя в литературе начиная со сборника рассказов. Потом будут новые вещи, которые выходили в издательствах Руслана Элинина, "Три кита", Ad marginem: "Тридцатая любовь Марины", "Роман", "Голубое сало", "Сердца четырех", "Месяц в Дахау" (первая публикация была в газете "Сегодня") и другие. И наконец, в 2002 году в Ad marginem вышел роскошный трехтомник Владимира Георгиевича Сорокина, где его фотопортрет с мушкетерской бородкой слагался, словно пазл, в соединении трех корешков. Кажется, с этих-то томиков и вошел в литературный обиход образ Сорокина - "классика" русской литературы, только уже современной.
В этом образе, конечно, была и есть какая-то игра. Классиками при жизни редко становятся. Пушкин, Достоевский и Чехов не считались классиками при жизни. Разве только Лев Толстой. В советское время этот статус живым присуждался сверху, начиная с Максима Горького. Сорокина назначила в классики литературная и окололитературная тусовка. Скажем так, группа критиков, издателей и читательских фанатов. Но этого мало для настоящего статуса.
Тем не менее, мне кажется, Сорокин принял эту игру всерьез и "несет" себя в литературе именно как "классик". Насколько были беспощадны его пародии и карикатуры на русскую и советскую литературу, на настоящих, а не выдуманных классиков (Платонов, Ахматова, Бродский) в "Голубом сале", настолько трогательно он серьезен и внимателен к собственной литературной персоне, своему образу.
"Да что он такое написал?!" - возмущенно спросят те, кто толком не читал Сорокина. А вы полюбопытствуйте. Сорокин написал около 150 произведений. Это множество рассказов и повестей (некоторые из них столь объемны, что выходили отдельными книгами, как, например, "День опричника" и "Метель"). Это двенадцать романов (справка: Лев Толстой написал три, Тургенев - шесть, Достоевский - восемь), три из которых составили внушительную "Ледяную трилогию". Он написал двенадцать пьес (Чехов написал пять полноценных пьес, всё остальное - шутки и драмы в одном действии). Он создал четыре оперных либретто, готовящихся сейчас к выходу отдельной книгой в Corpus с чудовищно безвкусным названием "Триумф времени и бесчувствия". Шесть сценариев, по которым сняты фильмы.
Мы привыкли к Сорокину. Его новая книга никого и ничем не удивит. Классик и классик. Почему бы и нет? И мы уже не обращаем внимания на какие-то вещи, недопустимые не с точки зрения цензуры (ее нет в литературе), не с точки зрения общественной нравственности (что это сейчас?), а в плане естественного физиологического неприятия, проще говоря, гадливости, как вздрагиваем мы от соприкосновения, скажем, с пауком. Например, в одном рассказе последнего сборника поэтесса, желая стать прозаиком и написать Великий Роман, зашивает себе золотой нитью половой орган.
Так уже можно. Можно как угодно.