Как французские СМИ простились с Шарлем Азнавуром

Редкое французское издание не разразилось на этой неделе серией материалов о личности Шарля Азнавура. Как в день его кончины, так и на следующий день практически все первые полосы крупных газет и интернет-изданий Франции были полностью посвящены анализу его творчества, оценкам его вклада в мировую культуру, а также попыткам облечь в слова невыразимое - ощущение от простого факта его присутствия в жизни, соединенное с палитрой чувств, возникавших при соприкосновении с различными гранями его таланта.

Издание Le Monde решило посвятить одну из статей раскрытию философии Шарля Азнавура, пронизывающей его произведения. В нем парадоксальным образом уживалось умение присутствовать в настоящем моменте, испытывать неизбывную печаль и ностальгию, а также питать редкие по силе чувства к идеям как таковым. "Есть такие художники, чье существование само по себе создает мост между поколениями", - пишет Тома Шодер. Над Азнавуром нередко посмеивались, и более-менее невинных поводов для этого было достаточно, однако ни у кого и в мыслях не было отрицать его очевидный дар и умение исследовать на практике потаенные глубины французского языка.

Автор выделяет два знаковых элемента в присущем ему восприятии жизни, раз за разом возникающих в песнях. Во-первых, это отказ от обобщений в изображении любви. Азнавур как лирический певец повседневности, исходя из общего настроя произведения, умел каждый раз по-особому высветить одну из мелких граней этого разнопланового чувства, развив свое восприятие в законченное размышление. Любые абстрактные, теоретические конструкции, уместные где-либо еще, моментально теряют силу над его героями - последние яростно их отбрасывают, становясь в оппозицию всему тому, что непременно дóлжно чувствовать, выбирая свой путь познания любви - тяжелый, абсурдный, иногда неумелый, но всегда выстраданный и очень легко визуализируемый.

Второй особенностью было умение раскрыть вечную тему утраты рая, чистоты. Она неизменно остается в прошлом, вне зависимости от того, насколько далеко оно отстоит от настоящего. Азнавур предупреждает нас о ностальгии, описывает ее, будто старую знакомую, связывая ее с, казалось бы, противоположным опытом, присущим молодости - человек живет своими мечтами о будущем, забывая о происходящем здесь и сейчас. И вот, уже некоторое время спустя, его настигает ностальгия по миражу, и это тем трагичнее, чем более непрочно основание для таких мечтаний. Что же касается самого Азнавура и эпохи, оборвавшейся с его смертью, по мнению Шодера, она действительно неумолимо подошла к своему концу, но на ноте, звучащей в его песне La mamma, где маэстро говорит о том, что мать никогда не покинет - ведь с ней связано столько любви,  воспоминаний, улыбок и слез.

Помимо разнообразных небольших очерков и заметок в Le Monde вышел материал, посвященный армянской теме в творчестве Азнавура и его деятельности на благо своей прародины. На протяжении достаточно долгого времени, вплоть до середины семидесятых, эта сторона его жизни не проявлялась явно, всегда оставаясь фигурой умолчания в его работах, сообщая многим из них ощутимо присутствующую меланхолию, не облеченную в слова.

И в 1975 году он спел песню Ils sont tombés на музыку Жоржа Гарваренца (сына армянского поэта Геворка Гарваренца, автора слов армянского военного гимна и ученика композитора Комитаса). Именно эта композиция стала гимном армянской диаспоры во всем мире. Катастрофа в Спитаке в 1988-м, ставшая общесоюзной трагедией, глубоко потрясла Азнавура в далекой Франции. Кинорежиссер и сценарист Анри Вернёй и Азнавур объединили свои усилия и создали клип в поддержку пострадавших в землетрясении, пригласив к участию в благотворительном проекте более девяноста представителей французской творческой интеллигенции.

В послесоветский период Азнавур продолжил свое непосредственное знакомство с Арменией, которое началось в далеком 1963 году. В 2004-м Азнавуру было присвоено почетное знание Народного героя Армении, в 2008-м он получил армянское гражданство, в а 2009-м стал послом Армении в Швейцарии, стране, где он проживал. А год спустя - послом и постоянным представителем Армении в ООН.

Еще одна публикация посвящена репликам официальных лиц, которые единодушны в своей высокой оценке заслуг Шарля Азнавура. Франсуа Макрон охарактеризовал Азавура как "француза до мозга костей, неразрывно связанного со своими армянскими корнями, получившего признание во всем мире, человека, который разделял радости и горе трех поколений - его шедевры, тембр, совершенно особый ореол надолго переживут его".

Газета Le Figaro предпочла иной подход и сделала свои материалы более камерными, призванными высветить ту или иную черту в характере музыканта. Из одного сообщения следует, что в свои девяносто четыре года Азнавур занимался подготовкой нового альбома, пятьдесят второго по счету. Жерар Даву, старый друг Азнавура и по совместительству издатель его книг, рассказал, что тот писал очередной том воспоминаний и, будто предчувствуя скорый уход, как-то заметил, что это будет его последней работой в литературном жанре. Он был человеком дисциплинированным - не позволял себе прожить и дня, не написав ни строчки. Что же касается песен, то работу над ними он практически закончил и намеревался выпустить новый альбом в следующем году. И, по своему обыкновению, он написал где-то двадцать пять песен, из которых лишь половина была включена в финальный вариант. Актер и певец Мишель Либ, выступивший недавно на телевидении, поделился воспоминаниями о чувстве юмора ушедшего. Он очень любил посмеяться и хорошо провести время за чашкой чая с тортиком, "обожал забавные истории и даже самые ужасные каламбуры, его могла рассмешить малейшая шутка", отмечает он.

Статья Жан-Люка Вахтхаузена повествует о малоизвестном в России обстоятельстве - "мистер Чарльз" оказался одним из самых успешных уроженцев Франции, отправившихся завоевывать Новый Свет. В начале семидесятых Азнавур переехал в США со своей женой и вполне быстро встроился в рабочий процесс на Бродвее. И пусть его знаковая La Mamma обрела популярность за океаном благодаря Рею Чарльзу, в памяти американцев он так и остался "французским Синатрой".

Отношения с языками у Азнавура были и в самом деле непростые. Робер Беллере, автор одной из его биографий, вспоминает об умилительном пристрастии объекта своего изучения к словарям - он их читал, учил новые слова и испытывал по отношению к ним искреннюю любовь. Особенно запомнилось писателю следующее высказывание пожилого маэстро: "Моя родина - это французский язык". По его собственному утверждению, он раньше освоил арго, чем французский, ибо в  детстве главным источником знаний о языке Мольера для него стала улица. Выражаясь в модной ныне терминологии, можно даже сказать, что Азнавур был пылким сторонником интеграции и ассимиляции. Он пел свои песни на нескольких языках - французском, английском, испанском, итальянском и, кстати, на русском (очаровательнейшая Une vie d’amour - тому свидетельство).

Английский, что поистине удивительно для франкофона, он освоил очень быстро, погрузившись в него с головой уже в Америке, а к помощи учебников и самоучителей практически не прибегал. Что же касается армянского, Беллере рассказал о том, что Азнавур пел на нем только по просьбе своей дочери и отказывался делать сей факт публичным достоянием, будучи уверенным (скорее всего, небезосновательно), что стоит ему только начать - и от него потребуют исполнить десять песен на армянском, а уж после этого отвертеться от многочисленных просьб станет совершенно невозможно.

Жан-Батист Семерджян с меланхоличной грустью пишет, что Азнавуру удалось практически невозможное - объединить своим творчеством всю армянскую диаспору, так как он смог остаться сыном своего народа, не превратив памятование о своих корнях в карикатуру. "Быть армянином, как Азнавур" стало означать следующее: быть самим собой, собеседником с живым взглядом, блеском в глазах, обладателем какого-то еле уловимого восточного флера, умения вызвать эмоции не скорбными звуками дудука, но хорошо подобранными словами и приятными мелодиями.

Азнавур породил многочисленные источники музыкальных воспоминаний для трех поколений, оказался продолжателем культурной традиции, став предметом гордости множества соплеменников. В восприятии Жана-Батиста Семерджяна легендарный певец является таким архетипическим родственником, дядюшкой из далеких краев, о ком слагают легенды и с почтением вспоминают, разглядывая фотографии, пытаясь уловить фамильное сходство, а найдя его, преисполниться ощущением сопричастности чему-то очень значительному.