Поделиться
Название выставки выглядит перефразом латинского выражения Deus ex machina, которое родом из сценической практики древнего театра. Когда перед зрителями на театральной сцене появлялись Зевс, Гера и другие олимпийские небожители, они выходили из облаков или спускались с Олимпа с помощью непростой театральной машинерии. Их явление решало конфликты и проблемы смертных на сцене в мгновение ока. Сегодня вместо просцениума - экран компа; громадные колеса и приводы древнего театра заменили драйверы, мини-флэшки, жесткие диски и материнские платы; а Зевса с олимпийцами потеснили компьютерные программы, способные, когда надо, генерировать автоматические ответы от имени системы. В письмах они обозначены как daemon. Назовем их "деймоны", чтобы не путать с демонами из сказок и мифов.
Так вот, проект "Daemons in the machines", представленный в ММоМА на Петровке, 25, о "деймонологии" виртуального мира, точнее, о реальности Искусственного Интеллекта (ИИ) и встрече человека с "братьями по разуму", которые незаметно выросли рядом. Разумеется, этот сюжет - один из излюбленных голливудским кино и независимыми студиями - в кино традиционно подавался в двух модальностях: как вариант успешного технологического прогресса (в научной фантастике середины прошлого века) либо как антиутопия киберпанка (в духе Ридли Скотта). Оба сюжета выглядят сегодня несколько архаичными: робототехника, как и программирование, перешли в разряд школьных дисциплин, а встреча с роботом стала заурядным сюжетом, как минимум, в детском парке аттракционов.
Что может предложить художник в этой ситуации? Он может понаблюдать, как человек приспосабливается к машинным "деймонам", мифологизируя их по знакомой архетипической схеме. Так, работают группа, например, "Куда бегут собаки" и Елена Никоноле. Группа из Екатеринбурга "Куда бегут собаки" моделируют пост-апокалиптическую ситуацию, кладя в основу "Божественную комедию" Данте. В ситуации утраченного знания трехчастная система электросхем выглядит последним напоминанием о цивилизации, на заре которой Данте дал образ Чистилища, Ада и Рая на следующие полтыщи лет. Вторая часть экспозиции пародийно связывает кормежку цыплят, случайный набор картинок из слайд-проектора, и монитор компьютера в роли авгура, гадающего не по полету птиц, а по выпавшим на экран картинкам.
Художник может посмотреть, как машина приспосабливается к человеку, осваивая с помощью "нейронных сетей" тексты, картинки и всяк появляющуюся перед камерой слежения живую натуру. Это мы видим в работах француза Мемо Akten, россиянина Егора Крафта и Жюстин Эмар. Так, в видеоинсталляции Co(ai)xistence (2017) Жюстин Эмар завораживающая пластика японского танцовщика Мираи Морияма, который "обучает" робота в антропоморфном обличье, получает отражение в жестах "рук" робота. Выразительность жеста, танец как диалог и встреча существ разных миров, движущиеся тени как метафора анимации-одушевления - Жюстин Эмар создала поэтический образ "оживающей куклы", пробужденной учителем-танцовщиком. Классический сюжет романтиков, как видим, дополняется мотивами театрального авангарда ХХ века и современной машинной цивилизации.
Наконец, машины могут взаимодействовать друг с другом, создавая свои экологические ниши, реагируя на тексты об искусстве или заботясь об игрушках "тамагучи" и корректируя собственное поведение. Это проекты Дмитрия Каварги, Джона МакКормака, художника ::vtol::, которые моделируют автономные сообщества интеллектуальных систем.
Но на выставке есть проект, объединяющий эти подходы. Инсталляция "Чай для Кириллова" (2018), созданная австрийским художником Томасом Фойерштайном с помощью российских исследователей, инженеров и программистов специально для этой выставки, - из тех, что must see. Созданная как трилогия, она отсылает к роману Достоевского "Бесы" (герой Кириллов, размышлявший о свободе воли, разумеется, оттуда), к киберпанковскому антуражу фильмов Ридли Скотту и готическому пространству романов Мэри Шелли. Зритель оказывается инсайдером, вступающим в кабинет исчезнувшего Кириллова (который, впрочем, виден на мониторе), идущим через темную комнату, где ворочаются с грохотом и скрежетом после хакерских атак опутанные проводами кресло, куб, люстра, оказывающимся свидетелем диалога двух старых хирургических ламп ("Борги и Бес"), обсуждающих последние новости из интернета. Инсталляция Фойерштайна - это и роман с погружением, и спектакль-аттракцион, и философское размышление о человеке, его способности осознать происходящие в мире изменения, и опера, в которой киборги и деймоны еще помнят о героях произведений Достоевского и Гершвина. Зритель, как и персонажи, оказываются между жанрами, между реальностью и воображаемым миром, между прошлым XIX века и подступающим будущим. И это переживание оказывается весьма точным ощущением настоящего.
В третьей части проекта "Чай для Кириллова" две старые хирургические лампы обсуждают новости человеческой жизни, которые им поступают он-лайн. Почему в качестве роботов у вас оказываются лампы?
Томас Фойерштайн: Я взял для проекта реальные старые хирургические лампы, стоявшие в операционных в 1980-х, чтобы внести элемент "жизненного опыта". Эти лампы видели много людей - молодых, старых, больших и маленьких. Они видели операции, удачные и не очень. Видели поведение врачей и медперсонала. А теперь они смотрят на мир только через интернет. Они читают и потребляют информацию. И обмениваются мнениями о том, что происходит в мире. Обсуждают человеческую жизнь, может быть, с точки зрения "пост-человеческой".
Эти старые лампы не похожи на японских роботов-слуг, дружелюбных, симпатичных, готовых помочь вам. Скорее эти роботы напоминают пугливых неприрученных животных. Они наблюдают за "чужими", изучают поведения незнакомых существ. Как существа разумные, они исследуют, формулируют для себя закономерности поведения людей. Но они не принадлежат человеческому обществу.
Откуда имена роботов - Борги и Бес?
Томас Фойерштайн: Борги - сокращение от слова Киборг, имя Бесс - напоминает об опере Гершвина "Порги и Бесс" и романе Достоевского "Бесы".
Почему вы загрузили в лампы-роботов Борги и Бес лексикон романов Достоевского? Почему Вам нужно было, чтобы они обсуждали новости XXI века на языке XIX?
Томас Фойерштайн: Достоевский - это мир XIX века, в котором нет ни смартфонов, ни интернета, ни даже массового использования электричества. Это иной социальный строй, иная страна, иной век. Но при этом мы укорены в мире, который он описывает. Мы можем понять и вообразить эту жизнь. В то же время у многих из нас очень острое чувство стремительного изменения окружающего мира, неуютное чувство отставания от прогресса. Мы на пороге появления, возможно, сильного искусственного интеллекта, программы которого будут программировать, организовывать мысли, вещи, пространство человека.
Частично - это история в духе хоррора… Частично - философское размышление. Это история про прошлое, наступающее будущее, но и про то, что "здесь и теперь"… Иначе говоря, это история, которая разворачивается в промежутке, в момент неопределенности. Мы живем между двумя культурами - прошлого и будущего. Но точно также жили и герои Достоевского, которые задавались вопросом свободы воли человека. Их размышления, как и вопросы, поставленные Шопенгауэром, о том, может ли человек управлять своей волей, становятся очень актуальными.
Русский язык XIX века и современный различаются…
Томас Фойерштайн: Да, роботы говорят языком другого исторического времени. Это подчеркивает их дистанцию от людей и от сегодняшнего дня.
*Это расширенная версия текста, опубликованного в номере "РГ"