В "Зазеркалье" представили "Царскую невесту"

Новый спектакль петербургского "Зазеркалья" появился в афише почти одновременно с премьерой "Царской невесты" в Мариинке-2. Новыми "Царскими" оба театра и открыли свои сезоны. Но в отличие от нарядной, "приглаженной" "Царской" в Мариинке режиссер Александр Петров и дирижер Павел Бубельников представили в "Зазеркалье" жесткий и мрачный спектакль-трагедию, которая становится реальностью в любые времена, когда жизнь подчиняется идолу власти.

На компактной "зазеркальной" сцене развернулось действие, символом которого стал жуткий муляж - всадник с черепом вместо лица, с мерцающими неясным огнем глазами, в шапке Мономаха, верхом на остове коня: "скелет в шкафу" не только российской истории. Именно этот мертвый всадник - нечеловеческий, инфернальный, с вращающимся черепом, которого опричники почтительно катили по сцене, создавал атмосферу хоррора в спектакле. Здесь историю двигал не царь Иван Грозный, а общий ужас и преклонение.

Режиссер Александр Петров поставил спектакль как притчу о власти, о хаосе времени, о духовных конфликтах и гибели культуры от агрессивных идеологических манипуляций. Причем поставил наглядно, обостряя зрительный ряд почти до плакатной прямолинейности: два яруса действия, разделенных движущимся помостом, где верх и низ - это мир Марфы, грез, невест в венках и в противовес ему - кроваво-черное пространство с пирами опричников, пытками, темными страстями (сценограф Владимир Фирер). Как в старом вертепном театре, здесь наглядны и отрубленные головы-муляжи, мучения Грязного на дыбе, свистящие хлысты опричников, обряженных в черные монашеские рясы с квадратными крестами на рукавах. Поразительно, но режиссер не боится работать в ключе архаичной театральной эстетики: с тряпичными занавесами и живописной бутафорией - топорами, человечьими головами, иконами и парсунами с изображением Ивана Грозного. И этот прием не закрывает глубины партитуры, понятно и образно раскрывает ее смыслы, даже в тех случаях, когда режиссер радикально меняет драматургию действия.

Именно с такого режиссерского "скачка" и начинается спектакль: со сцены пытки и казни Грязного - вымышленного пролога, где вместо увертюры к "Царской невесте" звучит ария Грязного "С ума нейдет красавица!". Грязного пытают, отрубают ему голову (аудитория 18+), и под воронье карканье Малюта Скуратов натыкает ее окровавленный муляж на кол.

Этот спектакль - "скелет в шкафу" не только российской истории

Одновременный удар колокола и топора, вбитого в плаху (коллизия в духе Ивана Грозного), звучит как точка отсчета этой мрачной драмы, раскручивающей в спектакле ретроспективно, как прошлое казненного Грязного. В этой "Царской" нет конкретных исторических реалий, нет интерьеров горниц, улиц, кремлевских палат. Петров говорит на языке аллюзий и образов. Отравитель Бомелий с елейным голосом (Дмитрий Каляка) - клирик в сутане и шляпе сатурно. Грязной (Виктор Коротич) - не опричник с кровавыми руками, а греховный, фанатичный неврастеник из романов Достоевскогоо. Ваня Лыков (Денис Снигирев) - романтик "Ленский" во фраке и цилиндре, вернувшийся из заморских стран с бумагами и чертежами, которые рвут и топчут опричники. Этому романтику выжить ни в одном времени не дано. Так же, как и Марфе (Татьяна Закирова) - барышне, поющей о любви и прекрасных садах и выросшей при читающей книги няне Сабуровой. Парадоксальные режиссерские стыковки персонажей и наполняют спектакль подтекстами и ментальной фактурой, переводя в абсолютно другое, символическое измерение мрачную трагедию из времен Ивана Грозного.

В этой "Царской невесте" нет конкретных исторических реалий, нет интерьеров горниц, улиц, кремлевских палат. Александр Петров говорит  на языке аллюзий и образов

Но аутентичный римско-корсаковский тон хранит в спектакле дирижер Павел Бубельников, с первых же нот погружающий в накаленную звуковую материю партитуры. Мрачные накаты тутти, перезвоны колоколов, тяжелые волны струнных, зияющая тишина над пронзительно красивой песней Любаши (Анна Смирнова) "Снаряжай скорей, матушка родимая" и огромное напряжение оркестрового звука, раскручивающего маховик трагического действия, массового безумия, развязкой которого будут смерти и казни. В финале умирающая Марфа будет подниматься по ступеням на высокий помост, а пространство вокруг нее - постепенно окрашивается ярким зеленым цветом: цветом весны - метафора надежды на то, что любовь еще может изменить что-то к лучшему в этом мире.