Поделиться
В нынешней выставке художник устроил встречу Москвы и Флоренции. Визуальной поэзии (замаскированной под аскетичный концептуальный альбом "Если") - и "театра у микрофона", где из разных углов звучат голоса Юрия Лотмана и Мераба Мамардашвили, Александра Пятигорского и Юрия Мамлеева, Сергея Аверинцева и Генриха Сапгира…
Московский миф Пивоварова родом из Златой Праги, куда он переехал к жене Милене в 1986. "Через два-три года после переезда в Прагу я начинаю осознавать, что тот художественный багаж, с которым я приехал, исчез, испарился. Я как бы оказался с пустыми руками. Единственное, что мне удалось вывезти с собой, - это детство", - напишет он в своей книге "Влюбленный агент". Но "детство и Москва для меня одно", - заметит он. Бедная эстетика стендов с локальными цветами и четкими контурами фигур и вещей сталкивается с репликами из коммунальных разговоров. Почти ностальгическая теплота уюта крохотной комнатки, где мама беседует с соседкой, - с жесткой прозой вроде ("Ударил он меня молотком по голове и заплакал").
В новом живописном цикле "Москва! Москва!" (2017) сюжеты воспоминаний, составлявших "рамку" цикла "Квартира 22", спрятаны в "потайные ящички". Ключом к ним может быть название. Так, подпись "Обувная фабрика" под московским пейзажем на картоне с горбатым мостиком через Яузу отсылает к фабрике "Парижская коммуна", где работала мама художника. Мама работала в закройном цеху, и стенгазета "Закройщик", которую рисовал ее 10-летний сын, стала его первым "заказом" и первым успехом. Так что серый горбатый мостик совсем не случайно соединяет берег с фабрикой и угол супрематического квадрата - этот общий знаменатель для многоэтажного дома: парящего в небе прямоугольника, листика на ветке, и условной фигуры мальчика, напоминающей по конструкции героев "Крестьянского цикла" Малевича. В новом цикле "открытая картина" Пивоварова, распахнутая к диалогу со зрителем, использует весь арсенал старого доброго модернизма: от коллажа с нежными отсылками к кубизму - до супрематизма, чьи элементы вторгаются как знаки утраченного языка утопии и в портреты, и в московские виды, и в небеса над Яузой…
Но мостик, перекинутый концептуалистом к супрематизму, отнюдь не осенен лозунгом "Назад, к Малевичу!", реющим над прозрачным абрисом послевоенных московских крыш. Это лишь один из языков искусства, на котором может говорить "открытая картина" концептуалиста. И, пожалуй, главный мостик, который перебрасывает Пивоваров на этой выставке, - это мостик от Москвы известного альбома "Действующие лица" (1996 - с его почти наблюдательными портретами жизни неофициальной художественной жизни столицы 1960-1980-х), к альбому "Флоренция" (2005-2010). Этот мостик, ведущий через волшебный альбом "Если" (1995), сродни дантовским терцинам, открывающим "Божественную комедию": "Земную жизнь пройдя до половины…". Не зря сам великий флорентиец, изгнанный из родного города, явится на московской крыше рядом с поэтами Игорем Холиным и Генрихом Сапгиром… Мостик этот сложен из строк стихов и траекторий голубей, взмывающих над голубятней, из прозы Платонова (повесть "Счастливая Москва" - один из потерянных ключей, что подходит к московскому мифу Пивоварова), и Четвертой симфонии Шостаковича…
Можно найти истоки этой "флорентийской оптики", через которую художник смотрит на Москву, в пылкости юного воображения. Виктор Пивоваров описывал во "Влюбленном агенте", как выходил из библиотеки Пушкинского музея, проведя там долгие часы: "Долгими часами листаю там огромные - метр на метр - пыльные папки с репродукциями…Переполненный, ополоумевший выхожу в розовый морозный вечер, смотрю со ступеней Пушкинского музея на любимый свой город и обнаруживаю, что вижу все готовыми невероятной красоты картинами". Эта Москва выглядит возвышенно. Буквально. Здесь поэты и художники вместе с легконогими музами-нимфами смотрят на город с плоской крыши… Здесь профиль Данте отчеканен на синем вечернем небе с блистающими в лучах заката крышами… Здесь юный Ботичелли (очень похожий на маленького Пашу Пепперштейна), запрокинув голову, следит за полетом голубей… Здесь Платон и Платонов, можно сказать, собутыльники на пире. А симпозиум мудрецов идет за чаем, в тесной комнатушке с круглым столом.
Нельзя не заметить, что "флорентийская" Москва лишена и официозного столичного блеска, и пафосности имперского мифа Петербурга. Возвышенность московского мифа неотделима от его маргинальности. Поэты и философы тут не в центре, их голоса, как некогда Иванова и Гершензона, звучат "из углов". Они не хор, не "члены корпоративного единства", они - одиночки, которые находят друг друга, перекликаясь сумрачным именем визионера и изгнанника Данте.
Но эта же маргинальность дарит чудесное освобождение от оков любого "формата", кроме вольного. И клоунада и самоирония Пивоварова (чего стоит один "Отпуск в Коктебеле") тут не отменяют "сакральной" тайны города - но оказываются оборотной стороной возвышенного "флорентийско-московского" мифа.
*Это расширенная версия текста, опубликованного в номере "РГ"