В прокат выходят "Три лица" опального иранского режиссера Панахи

Иранского режиссера Джафара Панахи восемь лет назад на родине осудили за "антиправительственную деятельность" на шесть лет заключения, вдобавок запретив заниматься кино в течение 20 лет. Теперь пассионарный вольнодумец передвигается не только по дому, где отбывал домашний арест, но и по стране (только заграница для него закрыта). И умудряется снимать один за другим новые фильмы, регулярно пересылая их на Запад. Где от них, разумеется, все восторженно плачут. "Три лица" - четвертая картина Панахи, созданная им после запрета. Завтра она выходит в российский прокат.

Неугомонный творец мириться с отлучением от любимого дела не стал и начал лепить свои картины из чего придется, как придется и о чем придется. Начал с малого - с документалки "Это не фильм" (2010), отснятой в его квартире. Над следующей лентой - "Закрытым занавесом" (2013) - работал уже на даче.

Следом вышло "Такси" (2015), материал для которого записывался в машине. Теперь Панахи позволил себе съездить в родной Южный Азербайджан (регион на севере Ирана) и поснимать там.

Абсурдная, конечно, вокруг Джафара сложилась ситуация, с какой стороны ни посмотри. Отважный мученик режима, героически пострадавший за правду, все более открыто и явно насмехается над своими угнетателями, продолжая купаться в овациях "свободного мира", отмечающего его беспрецедентную смелость, пока тираны и цензоры беспомощно разводят руками. 

Название "Это не фильм", вероятно, имело целью саркастичную издевку над несуразным ограничением, однако в результате оказалось просто честным предупреждением для зрителя: фильмом хоум-видео понурых кухонных посиделок Панахи с коллегой Миртахасеби можно назвать с большой натяжкой. Что, само собой, не помешало ему стать международным хитом - одна шпионская история со спрятанной в торте флэшкой (так крамольная запись покинула жилище режиссера) не могла не будоражить воображение западного зрителя.

Собственно, последовавшие за "не фильмом" работы Панахи тоже в той или иной степени заслуживают той же характеристики. Что, учитывая непростые условия, с коими приходится мириться свободолюбивому художнику, вполне объяснимо. К тому же, очевидно, постепенно осознавая степень расшатанности вкрученных было в его быт гаек, Панахи с каждым шагом расширяет свое творческое пространство. Каждая его новая лента все больше похожа на "нормальный" фильм и отдаляется от по-своему, наверное, почетного, но все же сомнительного статуса "не фильма".

"Три лица", уже отхватившие полагающийся им приз в Канне (за лучший сценарий), по сравнению с предыдущими лентами могут похвастаться и более-менее связным сюжетом, и какой-никакой интригой, и целостными (в большинстве своем) персонажами, и относительно традиционной манерой съемки, не считая некоторой экспериментальщины (в пределах, пожалуй, допустимого для фестивального кино). Хотя в целом от технического уровня исполнения, понятное дело, изначально предложено многого не ждать.

При этом от кое-каких приемов, взятых на вооружение после попадания в жесткую опалу, Панахи отказываться не стал. Вероятно, понимая, что он сам по себе как символ протеста представляет куда больший интерес для целевой аудитории, чем все, что он может рассказать (все уже неоднократно рассказано) и показать (тем более - при таком урезанном функционале), иранский бунтарь постоянно вносит себя в списки действующих лиц. Это может восприниматься как такая постмодернистская игра, но едва ли печальному рыцарю в глухой осаде, и в лучшие времена не любившему далеко отходить от мрачной окружающей реальности, такой подход особенно интересен. Присутствие его в кадре гарантирует и фиксирует честность авторского взгляда, хорошо знакомого зрителю - вот что куда более важно.

В "Трех лицах" Панахи перестает быть центром композиции (как это было, например, в "Такси"), вокруг которого непрестанно вертятся бесчисленные примеры порочности, лицемерия и архаичности, царящих в обществе. Последние, разумеется, никуда не деваются (наоборот), но сам режиссер отступает в сторону, оставаясь по большей части наблюдателем и предоставляя возможность действовать другим героям.

Точнее - героиням. Тема ущемления прав женщин сегодня популярна как никогда, а Иран в этом отношении способен предоставить немало материала. Вот и дважды оскароносный Асгар Фархади не даст соврать. Панахи этот болезненный вопрос в своих ранних работах уже затрагивал ("Круг", "Офсайд"), и теперь небезосновательно рассудил, что самое время к нему вернуться.

Молодая девушка ("первое лицо" женских мук) из дремучего захолустья хочет стать актрисой, но ее ультраконсервативное семейство от этих планов совсем не в восторге. Негоже, мол, порядочной женщине светский и разгульный образ жизни вести вместо того, чтобы за домашним очагом приглядывать да с суженого пылинки сдувать. В отчаянии несчастная решается на безрассудный поступок, который заставляет ее знакомую ("второе лицо") - знаменитую артистку из Тегерана (Бехназ Джафари, тоже играющая саму себя) отправиться на ее поиски, взяв печального скептика Панахи в качестве водителя и проводника.

Нравы столицы, регулярно получающие от Джафара на орехи, на фоне этой богом забытой, оторванной от мира дыре выглядят форпостом толерантности и равноправия. Здесь нет той кафкианской атмосферы сюрреализма, где причудливые предрассудки соседствуют с нормальной современной жизнью (происходящее с самим Панахи - лучшая иллюстрация). Потому что нормальной жизни тут нет вообще никакой. Только замкнутая в себе, застрявшая в далеком прошлом ментально и физически антиутопия с интерфейсом постапокалипсиса.

С этой патриархальной свалки устаревших понятий сбежать почти невозможно. Тупые, ограниченные, истеричные, самонадеянные, суеверные мужики и их забито-покорные жены, сестры и дочери - вот весь очерченный круг общения до конца жизни. Тлен и безысходность. Которые остаются с тобой, даже если тебе удастся бежать в мегаполис. Об этом говорит судьба еще одной женщины - бывшей актрисы, доведенной шовинистами до затворничества (настолько озлобленного, что "третье лицо" демонстративно держится за кадром).

Как и прежде, Панахи прямолинеен и дидактичен в своем социально-политическом киномонологе и не оставляет никакого места для альтернативных трактовок. Что в его положении вполне понятно. И это подтверждает тот очевидный факт, что его творчество остается сугубо экспортной продукцией, рассчитанной на вполне конкретный рынок. Спрос на которую там сохранится еще долго - тут нет никаких сомнений. Вне зависимости от того, насколько кустарной она выглядит. Тут, скорее, чем кустарней, тем даже лучше.

3.0