Поделиться
Я бы сказал, что Рост - явление природы. Абсолютно стихийное и аномальное. Не поддающееся прогнозам и управлению извне. Как и любое аномальное явление, он за годы оброс "свидетельствами очевидцев" - чего стоит его пресловутый пиджак, якобы висевший на спинке стула в отделе информации "Комсомольской правды" и имитировавший присутствие хозяина на работе. Когда начинают ходить байки о тебе - это признание. Когда пересказывать байки о тебе становится пошлостью (так случилось, к примеру, с байками о Раневской) - это слава.
Рост вызывающе "ненормативен". Ну, скажите, расхаживать по площадям и улицам нашей славной столицы в белых фетровых сапогах времен карточной системы и ватнике с приколотой к нему медалью "Ветеран труда" - это не природная аномалия? А сесть верхом на лошадь (на плечах кавказская бурка, на голове цилиндр, на шее бабочка) и через всю Москву под цокот копыт прогарцевать к дому Ахмадулиной - это что, я вас спрашиваю?
Мне кажется, подобные странности были одной из форм, по меткому выражению, "спасительного юродства", которым Рост, как и многие его герои, заслонялись от всепроникающего советского государства, огораживая себе в общем-то иллюзорное, но по виду независимое пространство. А обаятельная необязательность Роста, с которой все давно смирились, да и что еще остается, когда имеешь дело с явлением природы? А его феноменальное умение всегда опаздывать и потому всегда быть ДОЛГОЖДАННЫМ?
Он абсолютный "неформат". Таковым был в 60-80-е, таковым остался и в новейшие времена. Кто-то считает, что советская журналистика все же более благоприятствовала ему, нежели нынешняя, поскольку она была "авторской". Думаю, это заблуждение. Рост и Голованов, Руденко и Аграновский, Богат и Песков не были обычными журналистами. Они были писателями в газете, "штучными" людьми, а какой-то там "авторской журналистики", которую они якобы воплощали собой и знаменем которой будто бы являлись, на мой взгляд, не существовало. Были ОНИ (несколько человек) - и все остальные. Откройте сегодня двухтомник Роста "Рэгтайм". На любой странице. Ну вот хоть на этой: "Не помнил он названий дорог и поселков, болот и лесов, мелких рек и крупных деревень. Не помнил номера частей, которые воевали на левом фланге от него или на правом. Не помнил, а может, не знал, потому что был Алексей Богданов рядовой боец от первого дня до последнего, потому что перед ним была война и шел он по этой войне пешком: в сапогах - тридцать девятый, в гимнастерке - сорок шестой". Какой еще журналист в ту пору (очерк "Рядовой войны Алексей Богданов" был опубликован в 1974 году) демонстрировал такой уровень письма, какая "авторская журналистика" поднималась до этой планки?
Собранные теперь в два увесистых тома, эти очерки, репортажи, эссе не датированы ни годом, ни тем более днем. Потому что не нуждаются в датировке. Это спрессованное в 937 страниц время, где конкретные даты уже не имеют значения. И это такого качества тексты, которые внятны уму и сердцу без хронологических сносок и примечаний, просто в силу своей долговечности - собственно, она и отличает добротную прозу от скоропортящейся газетчины.
Рост дружит только с теми и фотографирует только тех, кто "вырастил в себе достоинство". В результате искусственного, нет, скорее, естественного отбора среди героев его очерков и фотографических портретов заслуженно оказались, с одной стороны, солдаты войны, свинарки, чистильщик обуви, деревенские старухи, а с другой - Капица, Неелова, Окуджава, Искандер, Юрский, Лосев, Мравинский, Лихачев...Причем первых мы уже встречали в русской прозе. Большинство из них под пером и объективом Мастера - и когда высказываются, и когда снимаются "на карточку" - обнаруживают прямое родство с шукшинскими "чудиками" обоего пола.
"- Как думаешь, сколько она стоит, бомба-то?
Дарья метнула взгляд на Улю и с опасением все же, что не поверит, сказала:
- До тысячи рублей!
- Одна? - охнула Уля.
Дарья поняла, что хватила.
- Ну уж не меньше пятисот!".
У Роста мистические отношения с негативами. Они имеют дурную привычку таинственно исчезать. Так случилось с негативами первой "фотосессии" Сахарова, пушкинской выставки, похорон Высоцкого. И эти свои отношения с первичным продуктом съемки Рост постоянно выясняет. Причем прилюдно - в публикуемых текстах: "Негативы, я уверен, не должны покидать дом. Они, как невысказанные мысли, составляют материю моего, а не тех, кто на них притаился, времени". Негатив для Роста - родной ребенок, зачатый "в темной утробе фотоаппарата" и ожидающий своего явления миру: "Нормально рожденный негатив - весел и здоров, какое бы печальное событие ни отражал. В нем все звенит от гордости, что запомнил бывшее с бриллиантовой чистотой и честностью".
Некоторые фотопортреты работы Роста стали каноническими, подобно портрету Пушкина кисти Кипренского. Вы можете себе представить другого Сахарова, кроме того, что запечатлелся на портрете, сработанном Ростом (этот портрет потом несли на похоронах академика)? А другую Уланову вы себе представляете? Оставим в стороне вопрос, соответствуют ли эти портреты оригиналам, выражают ли человеческую суть великого гражданина и великой балерины. Мастер увидел их такими, значит, такие они и есть. Наличие внутренней оптики у нажимающего на кнопку - этим фотографический снимок отличается от рентгеновского. Настоящая документальность всегда художественна, тут нет противоречия.
"Я снимаю не то, что нужно, а то, что вижу". Для журналиста на редакционной зарплате это профнепригодность. Он и сам говорит: "Я любитель". За полвека "любительства" в "Комсомольской правде", "Литературке", "Московских новостях", "Общей газете" и "Новой" Рост установил абсолютный рекорд среди коллег по цеху: не снял ни одного кадра, не написал ни одной строки хотя бы с малейшим насилием над собой. Умные редакторы, тысячу раз проклинавшие его за внезапные исчезновения, длительные отлучки, несдержанные обещания и тысячу раз благодарившие за превосходный текст, великолепную фотографию, позволяли ему эту роскошь - делать только то, к чему душа лежит. Так же он работает и сегодня, запоминая настоящее "с бриллиантовой чистотой и честностью".