Уральский историк проследил изменение мифологии промышленного края
Когда Урал стал идентифицироваться в массовом сознании как особый регион?
Константин Бугров: На мой взгляд, аутентичная уральская идентичность складывается с конца XIX века, с осознанием специфики Урала как промышленного края. Ключевая фигура для ее формирования - Дмитрий Мамин-Сибиряк, который писал о демидовских заводах. Он создал собирательный образ Приваловых (читай - Демидовых) как "плохих парней" уральской истории - великих промышленников и ужасных крепостников.
По его мнению, с одной стороны, Демидовы привели на Урал большие капиталы, построили заводы и усадьбы, но с другой - в итоге промотали капиталы и загнали уральскую промышленность в тупик: металлургия на древесном угле и маломощное отсталое хозяйство на приписном труде не выдерживали конкуренции с передовыми предприятиями юга России, которые подпитывал иностранный капитал. Эпоха Демидовых представлялась одновременно прекрасной и ужасной: тогда построили заводы, дворцы и Невьянскую башню, но нравы были дикими, пьянство - чудовищным, эксплуатация - невероятно жестокой, и закончилось все это закономерным вырождением уральских промышленников.
Словом, общий тон культурных представлений о нашем регионе был минорным (хотя на самом деле местная промышленность не была такой уж отсталой, кое-где проводилась модернизация). Как писал в 1910-м видный экономист Иван Озеров, уральские заводы представляют собой клинику различных болезней задержки промышленного развития.
После революции скверное отношение к Демидовым лишь усиливается. Свирепый взгляд на них советские публицисты унаследовали от дореволюционных коллег. Демидовы стали именем нарицательным. "Мы не рабы демидовых, построим Урал, какого мир не видывал", - писала, например, в начале 1930-х годов газета Златоуста, где никаких Демидовых в помине не было.
Понятие опорного края сформировалось как антитеза "демидовскому Уралу"?
Константин Бугров: Это очень важный вопрос, моя книга как раз об этом. Мифология "опорного края державы" окончательно закрепилась в годы Великой Отечественной, когда Урал начал играть роль ведущей индустриальной базы. Герой этой мифологии - рабочий, человек труда, уральский мастер (эта же фигура, опрокинутая в прошлое, встречается в сказах Бажова - опытного "бойца идеологического фронта").
Формирование мифа пришлось на эпоху индустриализации, первого пятилетнего плана. В бедной стране, какой тогда был СССР, ребром встал вопрос, куда вкладывать средства - в высокоразвитые территории (юг, центр России и Петербург) или в районы, которые нужно развивать заново, - Урал, Сибирь и Среднюю Азию? Как сказали бы сегодня, их руководители бешено боролись за инвестиции. Как раз тогда случилась эпическая и темная история с углем: без угольной базы, указывали уральцам, бессмысленно строить современные металлургические комбинаты. В ответ уральцы начали лоббировать кизеловский уголь, заявляя, что он коксуется. Их обвиняли в подделке результатов испытаний, якобы они подмешивали к пробам высококачественный кокс из Кузбасса…
И кто же победил?
Константин Бугров: В итоге к 1929 году вожди приняли решение развивать все, нарастили цифры плана до заоблачных высот и объявили, что большевистской энергии на все хватит. На Урале запланировали строительство трех металлургических гигантов, нескольких огромных машиностроительных и химических заводов, мощного вуза и много чего еще.
Но к 1930 году строительная программа зашла в тупик - не хватало средств и рабочей силы, встали стройки в Магнитогорске, в Березниках, еле-еле возводился Уралмаш… И Валериана Куйбышева во главе Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ) сменил Серго Орджоникидзе. Почти всю свою карьеру на посту председателя ВСНХ, затем наркома тяжелой промышленности он провел в разъездах, пытаясь личным присутствием подстегнуть строительство.
С этим-то кризисом и связано ускоренное формирование идентичности Урала как опорного края державы. Стремясь стимулировать строителей, руководство наркомата и Уральской области взвинчивают градус разговора о стройках: мы строим, кричали они, не просто завод, а величайший в мире тракторный завод в Челябинске, даже у "Катерпиллера" в США такого нет! Идеологию промышленного рывка через разнообразные медиа тиражирует безымянная творческая интеллигенция, имя которой легион - редакторы, фотографы, публицисты и огромное количество рабкоров.
В результате к 1933 году большинство заводов ввели в строй, практически все они столкнулись с тяготами освоения, притирочного пуска. А как только справились, началась Великая Отечественная война, пришлось заново осваивать военное производство.
Сложности возникли из-за нехватки инженеров?
Константин Бугров: А также квалифицированных рабочих, которых приходилось готовить "на коленке". Стахановское движение было попыткой мотивировать высшую страту рабочего класса в ситуации, когда мотивировать особенно нечем, потому что рыночной экономики нет, а есть искусственное уравнивание зарплаты, товарный дефицит, инфляция. В 30-е годы советская массовая культура начинает объяснять, что труд рабочего - самый главный и почетный. И сегодняшние риторики об уральских мастерах и человеке труда восходят именно к первостроителям, стахановскому движению, ударничеству.
Как это работало на практике?
Константин Бугров: Чтобы мотивировать ударника, денег недостаточно, потому что нет свободной торговли, к тому же ожидать механического повышения жалованья за выработку - это, в терминологии СССР 30-х годов, "рвачество": ты вначале, мил человек, поработай ударно, а потом мы тебя чем-нибудь обязательно наградим. Деньгами. Или патефоном... В квартире стахановца Киселева, пишет тагильская газета "Вагоногигант" в 1935-м, стоит мягкий диван, гардероб и убранная кровать, его премировали радиоприемником, он купил два костюма, пальто, дамский велосипед за 750 рублей; у его жены столько одежды, что она говорит, мне больше ничего не хочется.
Награда может быть и нематериальной: напишем о тебе в газете, повесим огромный портрет в цехе, и все будут знать, что стахановцы Коппа и Орленко - знатные рабочие, или, может, дадим тебе грамоту, или изберем в местный совет.
Практиковались и поощрения от иностранных делегаций. Посланцы Коминтерна привозили на Урал знамена и эмблемы, которые разыгрывались через соцсоревнование. Оно, как могло, заменяло в плановой экономике конкуренцию. Газеты взывали: "Деритесь, как черти, за красное знамя "Рот Фронта!" Рабочие всего мира с надеждой смотрят на Магнитку, Уралмаш, Красноуральск…" - и каждую неделю публиковали сводки, нагнетали интригу: кому же это знамя достанется? Возможно самое интересное выиграл Златоустовский завод. Знамя, реявшее над баррикадами в Берлине, привез на Урал товарищ Иосиф Зиринг - видный коммунист, задержавшийся на Урале и ставший корреспондентом "Уральского рабочего". Знамя утеряно в годы войны, восстановлено в виде реплики, которая сейчас хранится в заводском музее.
Или, например, поездки вождей. Это тоже мотиваторы: Орджоникидзе едет по Уралу и в каждом городе проводит не деловые встречи, а многолюдные митинги, после которых вручает подарки ударникам - кожаные плащи, вечные перья или даже автомобили. В музее Красноуральска сохранился такой плащ, которым премировали кого-то из заводчан в 30-е годы. Тогда же на Высокогорском ГОКе один из двух имевшихся частных автомобилей получил в подарок от наркома какой-то ударник (трудно представить, где он его заправлял и где добывал запчасти). И рабкоры, фотографы изо всех сил старались показать, что именно эти труженики-ударники создают на месте отсталого "демидовского Урала" совершенно новый, технологически совершенный Урал.
Так почему же сейчас вновь вместо красоты труда гораздо чаще тиражируется образ Демидовых? Например, аэропорт Кольцово в Екатеринбурге недавно назвали именем основателя промышленной династии…
Константин Бугров: В 1940-1950 годы начался процесс слияния обеих тем. После окончания строительной лихорадки первых двух пятилеток упал интерес к формам стимулирования, о которых мы говорили раньше. На Урале открылся университет, начали работать профессиональные историки (труды их предшественников по разным причинам оказались запрещены или забыты) - и возрос интерес к истории края, к исторической панораме индустриального Урала, охватывающей столетия. И этот интерес своеобразно взаимодействовал с уже наработанной мифологией опорного края державы и героикой человека труда.
Таким образом получился интересный интеллектуальный микс: история о старом Урале описывается по новым лекалам. Демидов больше не ужасный призрак из прошлого, который подстерегает и терроризирует рабочих в самых технологически отсталых уголках. Образ тульского ремесленника становится скорее положительным - вроде "красного директора" - прямого идеологического предшественника героических организаторов пуска первых заводов-гигантов. Эта фигура начинает приобретать положительные коннотации.
Такой переосмысленный образ Демидова - "отца-командира", строгого, но справедливого - в итоге занял свое место в пантеоне, а вот большинство оригинальных "красных директоров" и стахановцев-ударников оказалось сегодня забыто.