"Ее очень любили все, кто знал". Прощание с Майей Туровской
Она уроженка Харькова, окончила филфак МГУ, а затем училась на театроведческом факультете ГИТИСа у Абрама Эфроса. Вкусила все прелести советского образа жизни человека с "пятым пунктом" и соответствующими последствиями в биографии. Долгие годы работала ведущим научным сотрудником в НИИ теории и истории кино. На ее рецензиях и статьях, опубликованных в популярных тогда журналах "Искусство кино", "Театр", "Советский экран", "Киноведческие записки", учились многие поколения теоретиков и практиков театра и кино. Она была для них непререкаемым авторитетом, потому что даже в годы советской цензуры не хотела и не могла кривить душой и следовать не истине, а конъюнктуре.
Во времена, когда мировое кино на советские экраны проникало хилыми ручейками, а широкая публика узнавала о происходящем в мире по язвительным текстам газеты "Правда", Майя Туровская первой дала объективную картину мирового кинопроцесса в книге "Герои безгеройного времени". Официально книга тут же была заклеймена как "вредная": в ней впервые зашла речь о природе популярных в мире киногероев, о чуждой советскому сознанию системе "звезд", о психологии зрительских масс, о феномене Джеймса Бонда - с точки зрения хода общественных процессов, а не вечного противостояния двух миров и двух идеологий. Я работал тогда в "Искусстве кино", и мне поручили написать разносную статью о только что вышедшей порочной книге - ее оценка была задана сразу и оспариванию не подлежала. Прочитал - книга опьяняла той внутренней свободой, которой умеют сражать только очень крупные интеллекты и очень большие писатели. Естественно, клеймить столь замечательную книгу я отказался, это охотно сделал кто-то другой, но для меня она на долгие годы стала настольной.
Она стала бестселлером и в стране - первым в СССР гидом по мировым экранам, первым серьезным анализом той самой киножизни, которая впоследствии, после крушения СССР, водопадом обрушилась на ошеломленную советскую публику, погрузив ее в полную растерянность, настолько эта жизнь была непохожа на ее отражение в кривом зеркале советского официоза. И только "крамольная" книга Туровской напомнила о том, что существовали и иные версии этой жизни, что не все киноведение в стране было политически конъюнктурным, - она стала учебником единственно возможного подхода к реальностям искусства.
Майе Туровской мы во многом обязаны и появлением великого фильма Михаила Ромма "Обыкновенный фашизм". Вместе со своим соавтором Юрием Ханютиным и Михаилом Роммом, режиссером этой абсолютно авторской работы, Туровская провела у экранов многие сотни часов, просматривая кошмарные кадры немецкой кинохроники из архивов Геббельса, где фашизм представал в наиболее безобидных по форме, но абсолютно людоедских по сути ракурсах. "Обыкновенный фашизм" был актом гражданской смелости: сама эстетика гитлеровских вернисажей и олимпиад, помпезность немецкой архитектуры тех лет, тематика работ официальных немецких живописцев и стиль немецких фильмов один к одному повторяли контуры советской эстетики, московских архитектурных шедевров, ура-патриотически кинолент и маршей. Родство двух идеологий представало перед зрителями наглядно, картина говорила не только о прошлом - ее авторов тревожило явление далеко не усопшее и способное плодоносить. Но в советском обществе еще не выветрился дух "оттепели", и фильм все-таки вышел на экраны, чтобы потом надолго залечь в киноархивах невостребованным.
Кино тоталитаризма стало одним из главных предметов исследования Туровской. Она провела ретроспективу с таким названием на Московском международном кинофестивале конца 80-х. Писала книги о Брехте, Юткевиче, Козинцеве, Тарковском, Книппер-Чеховой, Бабановой, о кино Германии тогда и теперь… Она первой в нашей кинолитературе открыла форточку в большой мир, введя в обиход советских зрителей такие диковинные слова, как "Антониони", "Вальтер Беньямин" или "Мак Люэн", рассказывая о творчестве закордонных гениев людям, запертым в железной клетке тотальной дезинформации.
В чем была ее сила и уникальность? В ее полной свободе от какой-либо ангажированности. Она была вне группировок и партий, даже к движению "шестидесятников" ее можно отнести разве что по возрасту - она и в те годы позволяла себе быть независимой.
Она была рафинированно интеллигентной. Не терпела диктата и не позволяла его себе. Как-то, встретившись в театре, мы разговорились о политкорректности, тогда начинавшей свой победный марш по миру. Туровская сказала коротко: "Замечательная вещь: это так приятно, когда тебе не дают по морде!" И тем выразила суть, с которой начиналось это явление, впоследствии ставшее законом существования для многих стран: уважение друг к другу независимо от политических взглядов, эстетических точек зрения, цвета кожи, ориентаций или вероисповедания. Как любая здравая идея, потом и политкорректность дошла до абсурдных крайностей, но основу ее тогда очень точно увидела и сформулировала Майя Туровская.
Она была негромко, беспафосно мудра. Могла обескуражить многоумного собеседника простой мыслью, которая, однако, почему-то не приходила никому в голову, хотя была очевидной. На многочисленных тогда кинематографических дискуссиях и творческих сходках ее слово всегда было самым точным и трезвым - ее нельзя было сбить сиюминутными увлечениями и заблуждениями творческих масс, она всегда помнила о базовых точках отсчета и, стоя над горячечной схваткой, возвращала разговор в спокойное и единственно верное русло. Спорить с ней мало кто рисковал - не потому, что срежет (она это умела), а потому, что спорить было уже не с чем: точки над i были поставлены. Казалось, что истина в последней инстанции все-таки существует. Этой инстанцией была Майя Туровская.
Она из тех людей, кто одним своим присутствием среди нас сообщает чувство надежности, спокойной уверенности в том, что истина рано или поздно себя покажет. Такие люди чувствуют и легко находят друг друга, и не случайно она работала с Михаилом Ромом - тоже воспринимавшимся как камертон времени, как личность, которой нельзя ни в чем соврать, нельзя быть неискренним, нельзя кривить душой. Мы редко встречались, в основном на фестивалях, а в последние годы в основном на Берлинском, куда она приезжала из своего Мюнхена. Каждая такая встреча была как вспышка счастливого света в довольно тусклом мире. Ее очень любили все, кто ее знал. Теперь надо привыкать жить в безгеройном времени.