С одной стороны, история смотрится на одном дыхании, не ослабляя накала страстей, едва ли не шекспировых по размаху и неспособности уложиться в рутину реальности. Два студента-психиатра, Стас и Петя, несмотря на контрасты темпераментов, дружат крепко и преданно, пока Петя, оказавшись с мамой Стаса в застрявшем лифте, не переживет там бурный сексуальный акт, что станет началом столь же безумного, сколь и неправдоподобного романа. Авторы плетут нить рассказа об экстремальных отношениях дружбы-любви-ревности-ненависти чрезвычайно умело, даже выбиваясь из ряда вон крепким профессиональным мастерством - и в построении драматической композиции, и в рельефной разработке характеров, и в диалогах, написанных хорошим литературным языком без соблазна следовать модным "речениям улиц". Замечательно размыты границы между миром "палаты № 6" и миром так называемых "здоровых людей", которые в сегодняшнем потерявшем себя обществе тоже живут как в нескончаемом бедламе, неспособные владеть собой, укрощать темные инстинкты и принимать рациональные решения. В фильме много и чисто синефильских манков, отсылок к широкому культурному контексту от особенностей эстетики любимого секс-меньшинствами Св. Себастьяна на полотне Антонелло да Мессины до "Мечтателей" Бертолуччи с его жарким эротическим треугольником. Все сомнительные для нынешнего законодательства мотивы умело сглажены до полной неразличимости, зрителям и критикам оставлен простор для трактовок и домыслов.
С другой стороны, из каждого поворота событий слишком заметно выпирает заданная авторами идейная схема, которую должен подтверждать каждый последующий кадр, каждый поступок героев исправно иллюстрирует понятие амбивалентности. Этим качеством был отмечен и первый нашумевший фильм Тарамаева и Львовой "Зимний путь" об отчаянной любви консерваторского гея к уличному гопнику-гомофобу: такой же неуправляемый разгул страстей в столь же логически зыбкой обстановке. И я не могу сказать, что это просчет, плод авторского неумения - напротив, качество выделки обеих картин подтверждает, что это такая особенность художественного мышления. Такой слегка надземный взгляд, желание словно бы обнажить кровеносную систему персонажей, после чего они уже не совсем люди, а живые модели. Вычленить из житейской бытовухи и сделать наглядными подкожные силы, владеющие героями независимо от их воли и разума. Силы эти прихотливы и коварны, неукротимы и всегда ведут к беде. Не случайно финал у этих авторов, как у того же Шекспира, обязательно смертный. И неважны мелкие придирки насчет того, каким образом парнишка одной лопатой без усилий выкопал в зимней мерзлоте могилу для товарища, - последний кадр все погрузит в многозначительную мистику и наивные вопросы снимет.
Интересно, что эти аберрации начнутся где-то в самый разгар очень правдоподобной истории, когда вы вдруг почувствуете необычный для современного кино драматургический перехлест. Он более всего заметен в слабейшей из ролей - Катерины Сергеевны, матери Стаса (Ольга Цирсен): ее характер останется для нас загадкой. Прожив четверть века в любви и согласии с обожающим ее мужем и примерным сыном, она очертя голову бросается в омут страсти, возбужденной в ней сумасбродным мальчишкой, от которого каждый миг можно ждать и подвоха и оскорблений. Да, он невротик, да, он ищет себя, а пока воплощает тип психиатра, гениально воплощенный когда-то комедийной артисткой Марией Мироновой, - здесь все почти понятно. Но Катя-то в какой миг соскочила с катушек? Почему не чувствует комизм ситуации, не видит себя со стороны, не мучается сознанием травм, которые наносит любимым? Это же все нужно как-то объяснить зрителю - драматургически, режиссерски, актерски: в том и состоит искусство рассказать историю.
В более тщательно выписанных ролях Петра и Стаса очень хороши Данил Стеклов и Егор Морозов: отношения героев в меру ясны и в меру загадочны, каждый миг непредсказуемы и зрительски увлекательны. Контрасты характеров максимальны: вулканический темперамент одного уравновешивается аморфностью другого - возникает парадоксальное единство противоположностей. Но к финалу, опять же ломая границы правдоподобия и повинуясь заданной схеме, это единство полетит прямиком в ад, вызывая тени уже не только Шекспира с примкнувшим к нему Достоевским, но и "Рабыни Изауры". И актеры, растерявшись перед такой драматургической глыбой, уже и не пытаются убедительно обыграть происходящее.
Вот такая амбивалентность: узнаваемая обстановка типовой больницы, типового музея и типовых кафешек - и невиданные хоромы образца или сталинского ампира, или пропыленных просторов брошенного замка; достоверность актерского поведения, произносимого текста и общей атмосферы - и страстей пыланье, безумства решений и поступков, более типичные для опер Верди, чем для кино о современном российском человеке.
Вот такой художественный взгляд. Имеют право: ведь хоть и не веришь, не оторвешься!
*Это расширенная версия текста, опубликованного в номере "РГ"