Поделиться
Вы с Сергеем Пускепалисом и Захаром Прилепиным пришли во МХАТ, говоря языком 90х годов, как команда эффективных менеджеров? Но при этом выбрали мягкое вхождение…
Бояков: "Мягкой тактике" не было альтернативы. И это не "удобства ради", а просто по-другому не может быть. Ни я, ни Сергей Пускепалис , ни Захар Прилепин не пришли бы сюда что-то ломать. МХАТ придуман не нами и даже не Татьяной Дорониной, сохранившей в театре преемственность и уберегшей его от множества современных разрушительных искушений (вседозволенность, отсутствие вертикали, отношение к пафосу, как к чему-то позорному), за что ей стоит быть благодарным. Я ценю ее религиозность. У нас на женском и мужском этаже в актерском фойе стоят большие иконы, и они останутся.
Но МХАТ - обречен как на преемственность, так и на новаторство тоже. Просто потому, что любое театральное поколение обязано быть новаторским. Предъявлять новых драматургов, режиссеров, композиторов, актеров. Горький и Чехов были радикальнейшими авторами своего времени. Радикально-современными людьми. Насколько Чехов ломал структуру, синтаксис, драматургию классической пьесы! А Горький ломал "темы", вскрывал огромные социальные слои и вопросы, ранее неинтересные театру. Герои, которых он вывел в "На дне", эта невероятная фреска - были абсолютной художественной революцией.И нам нужно сегодня искать новых драматургов и режиссеров.
Центр нашего репертуара составит русская классика и классика вообще, Но мы никому не станем присягать: наша задача только сохранять сделанное великими предшественниками. Я не археолог, не музейщик, я человек театра. А театр - это активная, очень радикальная практика. Он ищет, пробует, предъявляет что-то, чего не существовало. Показывает то, что нельзя было показывать еще поколение назад. И мы обязаны говорить от имени молодого поколений. Мы обязаны пригласить в театр профессионалов - режиссеров, актеров, сценографов, драматургов - которым 20 лет. Мы должны найти среди них таланты.
Значимым, интересным, великим театр все-таки делают режиссеры. Он интересен прежде всего своим художественным языком. Последний "язык", которым говорил ваш театр, был язык создателя "Современника" Олега Ефремова. Как вы, как худрук театра, собираетесь искать режиссерский язык - или режиссерские языки - для МХАТа? Пока заметно движение в сторону "серебряного века", в сторону русского - или древнерусского - мира ( я имею ввиду возможную постановку "Лавра" Евгения Водолазкина), а по "Сценам из семейной жизни", поставленным Кончаловским, видно, что вы не брезгуете и развлекательным направлением - своего рода киноспектакль с кинозвездами, зал полон.
Бояков: Ой, не торопитесь с выводами о Кончаловском. Тут некоторые неискушенные зрители, уже поспешили указать на его "антрепризность", но у этого спектакля лишь видимая простота. Я бы говорил о его чрезвычайной многослойности. Кончаловский показывает этим спектаклем, что в нашем театре могут быть актуальны и две фигуры на сцене - психологический, камерный дуэт - без каких-либо спецэффектов. Хотя у нас будут и спектакли, где 50 человек танцуют на сцене.
Но вернемся к вопросу о театральном языке. Да, театр случается не тогда, когда построено здание или найдены "звезды", не когда вокруг него происходит что-то модное, а когда возникает новый театральный язык...
И у вас есть эти амбиции?
Бояков: Не просто амбиции, а уверенность, что мы в состоянии сказать что-то на "своем" языке.
Но это будет не один язык. Мои режиссерские амбиции - не доминирующие, я уже сказал на встрече с труппой, что в первом сезоне ничего не буду ставить. У нас есть режиссеры, в которых я верю, и от которых жду рождения нового языка. Кроме Кончаловского, с которым мы сейчас обсуждаем следующую серьезную работу - про 90 годы, есть еще три важных для меня режиссера.
Во-первых, Пускепалис, представитель школы Фоменко, уже репетирует "Последний срок" Распутина, и это хороший знак. Мы собираемся держать в театре фоменковскую ноту, особенно ноту его "Одной абсолютно счастливой деревни" с пронзительной темой народной совести, морали, войны.
Во-вторых, Руслан Маликов будет ставить у нас пьесу белорусского автора Ивана Крепостного "Последний герой". Это пьеса про поколение русских офицеров, которым сейчас под 80, но еще это, надеюсь, будет высказыванием про поколение мхатовских стариков. Ну и про конфликт поколений конечно. Маликов - режиссер лучших спектаклей в театре "Практика" ("Небожители", "Кеды", "Собиратель пуль") и с ним также связана линия поиска собственного режиссерского языка. Руслан удивительно слышит современный текст!
Третья важная фигура работала во МХАТе, которым руководила Доронина. Когда я пересматривал репертуар, я обратил внимание на работы Александра Дмитриева, и особенно на его спектакль "Отцы и дети" по Тургеневу. Это работа хорошего режиссера, классического подхода к классическому тексту. Его спектакль из жизни довикторианской Англии - про любовницу адмирала Нельсона леди Гамильтон, самого адмирала, его жену - про сложный любовный треугольник и моральный выбор каждого героя - одна из ближайших премьер.
Знаете, связь с авангардом, новой пьесой, современными технологиями сейчас можно отыскать везде, а вот сакральную фигуру театрального актера в классической пьесе - только в Лондоне. Представляете, там театральные актеры отказываются сниматься в кино. Некоторые получуют по 10 тысяч фунтов за выход на сцену. Но и отрабатывают их по полной. Их великая манера сводится к одному - к возможности современно играть вечные пьесы 18 века. Не меняя лексики, не вставляя в текст фразочки про мобильный телефон, но превращая - ритмически, психологически - классические пьесы в абсолютную современность.
Эта ориентированность на невероятно интеллектуального, логоцентричного, способного донести длинную мысль английского актера очень важна.
Я уверен, что с Дмитриевым мы сможем ставить и Островского, и Грибоедова, и Достоевского и Тургенева. Всю русскую классику. Не знаю, как насчет Сумарокова и Тредиаковского, но Фонвизина точно можно сделать современно звучащим. Театр - это не дешевый социальный ритуал, не место отдохновения несчастных в личной и профессиональной жизни тетушек. Нет, это пространство интеллектуального напряжения. А оно может возникнуть только тогда, когда актеры найдут в Островском сегодняшнюю драму.
Очень волнующий шаг для меня это, конечно, постановка "Лавра" Евгения Водолазкина. Я недавно снова перечитал роман, в который и так был влюблен, а перечитав, понял, что спектакль по нему почти невозможен, но мы обязаны это сделать.
В русской литературе 150 лет не было религиозного романа (если не считать таковым "Мастера и Маргариту"), но Водолазкин ответил на этот вызов. Даже пересыпанный постмодернистскими словечками, это безусловно религиозный роман 21 века. Скоро мы начнем его ставить.
Правда, что вы собираетесь позвать что-то поставить у вас Константина Богомолова?
Бояков: Я готов общаться с самыми разными режиссерами, в том числе и с неожиданными. А у Богомолова мне понравилась "Слава" в БДТ у Могучего.
Один театральный критик заметил: Бояков человек амбициозный, но хороший театр не создать на великодержавной идеологии.
Бояков: Наоборот, искусство вообще и театр в частности хорошо вырастают на имперской почве. Разве Голливуд - не имперское искусство? И европейский театр всеми ногами стоит в имперском прошлом: Мольер, Кальдерон… Кстати, именно империя родила дискурс о "маленьком" и "лишнем" человеке. И артхауз - тоже, кстати.
Годар не мог появиться в Эстонии ( пусть простят меня эстонцы), только на массивных фундаментах империи.
А как же великолепная театральная режиссура в маленькой Литве?
Бояков: Но это советская режиссура, а Советский Союз был империей. И все они - и Някрошюс, и Коршуновас, и Вайткус, и Туминас - выросли на имперской литературе и нашей школе. Только большая идея, только большой стиль. Мы должны возвратить России право представлять этот стиль. Поэтому я и веду разговор о МХАТе как о русском доме. И патриотизм наш с Прилепиным и Пускепалисом абсолютно естественен, он упирается в эстетику, а не в политические амбиции. Мы никогда не будем обслуживать какую-то партию, мы самостоятельные люди. Но у нас есть убеждения, и вера в то, что Россия заслужила великий театр. И если мы себя подключим к розетке русской культуры - к театру, который создавали совсем недавно Гергиев, Додин, Гинкас - то что-то получится.
Почему вы уволили актера за то, что встретили его в антракте пьяным?
Бояков: 26-летний Михаил Чехов писал в записной книжке Станиславского, что клятвенно обещает не только не употреблять алкоголь, но даже не входить в дом, где его употребляют. Я не настолько категоричен, но не требовать дисциплины не могу.
Если мы говорим о строительстве театра, то театр, в отличие от индивидуальных практик, будь то опыт Высоцкого или Курта Кобейна, не терпит таких вещей. Пьющие актеры - да, есть, а пьющих создателей театра - не было и нет. Я сам не пью, хотя позволяю после премьеры накрыть в театре фуршет с вином.
Боюсь, что вы не задумываетесь, насколько катастрофична сегодня ситуация в культуре с этой точки зрения. Вся популярная культура - музыка, кино, контемпорари арт - завязана на потребление тех или иных веществ, и алкоголь тут самое легкое.
Чтобы нам выжить, сохранить себя и свое великое культурное наследие, мы должны быть готовы к очень серьезным шагам. Нам надо вернуться к тому, в чем так убедителен писатель Водолазкин - к теме аскезы как бескомпромиссного личного пути.
Время требует от нас быть героями не на войне, а в рутине. Пусть на Западе пробуют расшатывать мораль на темах трансгуманизма или гендера. Нам надо стараться все делать "на чистой энергии". Это радикальнее спектакля про инцест или гомосексуализм… Созидание - самая радикальная и актуальная практика. Мы будем служить этому.
*Это расширенная версия текста, опубликованного в номере "РГ"