9 мая, в День Победы, Булату Окуджаве исполнилось бы 95 лет
Александр Городницкий: Я вспоминаю, как в Ленинграде, в Центральном доме работников искусств на Невском проспекте, во время выступления Окуджавы было столпотворение. Там чуть не разбили стекла на первом этаже, чуть было не дошло до конной милиции. Тогда на Окуджаву ополчился секретарь ленинградского Союза писателей: "Это шансонетки! Это пошлость!" После концерта в фойе композитор Иван Дзержинский - довольно известный, автор опер "Тихий Дон" и "Поднятая целина", лауреат Сталинской премии - громко кричал: "Я не дам этому хода! Я не пущу разных окуджав! Я - Дзержинский!" А за ним стоял замечательный актер Евгений Лебедев из БДТ. Он сказал: "А я - Фрунзе!" Шум был огромный по поводу Окуджавы, в те годы ему практически не давали выступать.
Когда мы говорим о родоначальниках авторской песни, надо помнить, что были люди, которые начали петь раньше Булата. Но он был самым крупным поэтом в этом движении, поэтому отсчет все-таки надо вести с него.
В ту эпоху авторская песня была литературой. И Булат Окуджава, и Александр Галич, и замечательный поэт Владимир Высоцкий, и мой друг Юрий Визбор, и Новелла Матвеева, и Юлий Ким были одаренными литераторами. Булат сразу стал поэтом интеллигенции - в отличие от Высоцкого, которого пели и диссиденты, и генералы КГБ. Тот охватил всех, а Окуджава был изящен, изыскан, в известной степени элитарен. Он воевал, был членом партии, никогда не был диссидентом, но власти его не принимали.
У нас был один анекдотический случай. В 1984-м мы с Булатом ездили с небольшой группой бардов по России, вместе выступали. Там были артисты, имевшие тарификационные абонементы и имевшие право выступать, а у нас с ним не имелось ничего, кроме членских билетов Союза писателей. Поэтому нам пришлось пройти тарификацию в Казанской филармонии. Мы получили очень смешной документ: "Дана настоящая членам Союза писателей СССР Окуджаве Б.Ш. и Городницкому А.М. в том, что они тарифицированы как чтецы-декламаторы 2-й категории с оплатой 34 руб. 50 коп. за выступление".
Я люблю и прозу Окуджавы, в особенности "Путешествие дилетантов", "Бедного Авросимова". Он в свои последние годы хотел быть только писателем, и даже книгу мне надписал: "Саше от бывшего гитариста". Тут было некоторое кокетство, Булат по-прежнему любил гитару и выступал. Но это ему уже было тяжело физически - все-таки он был очень болен...
Потом мы довольно долгое время не виделись. И снова начали встречаться в последний этап его жизни, когда он жил в Переделкине. Мы с женой снимали дачу неподалеку и регулярно общались - до самого его рокового отъезда за рубеж, в Германию, когда Булата не стало.
Он был удивительным человеком. Очень открытым, очень ранимым, очень стойким, когда было надо. Это пригодилось, когда после событий октября 1993 года организовали его травлю.
На концерте в Минске коммунисты устроили ему обструкцию и кидали Окуджаве под ноги его книги и диски...
И был очень добрым. Когда его в комиссию по помилованию включали, Булат сказал, что не может судить людей. Ему ответили: "Вы будете не судить, а миловать..." И он согласился. Безумно жалко, что он так быстро, в расцвете своих творческих возможностей, ушел. Еще жил бы и жил...
Мне кажется, без него невозможно представить бардовскую песню. Она была бы другой.
Александр Городницкий: Да, абсолютно. После смерти Окуджавы она начала перемещаться из литературы на эстраду и, таким образом, прекратила свое существование. С уходом первой плеяды названных мною бардов, которые все были литераторами, то, что сейчас называют авторской песней, перестало иметь отношение к литературе. Новая когорта "поэтов под гитару" им на смену не пришла.
Можно ли сказать, что творчество Окуджавы вневременной феномен? Или оно привязано к его эпохе?
Александр Городницкий: Галича практически забыли, хотя он блестящий поэт. Я ходил на концерты его памяти, залы были пустыми. Как только блестяще описанная им товарищ Парамонова перестала быть человеком сегодняшнего дня, исчезла актуальность его политических песен. А Окуджава не был политизированным автором. Прежде всего он большой русский лирический поэт. Большинство песен Окуджавы вне времени, их совершенно не трогает, какая на дворе политическая погода. Поэтому их и сейчас поют, и будут петь долго.
И все же в его творчестве была какая-то специя помимо чистой поэзии, поэтому к нему так тянулись...
Александр Городницкий: Я согласен с вами. Может быть, его запрещали не зря. Я отношусь к тому поколению, когда все песни пели от местоимения "мы". Мы все делали строем: маршировали, боролись, любили... А Окуджава ввел в песни и литературу одну отдельно взятую личность - "я". И это было революционным обстоятельством. Внимание к личности в стране, где все делала масса, казалось явлением ненормальным с точки зрения властей.
Человек заговорил от себя самого, с этого и началась авторская песня.
Есть ли у авторской песни перспектива развития?
Александр Городницкий: Она испытывает жесточайший кризис. Поэты из нее ушли. Они умерли. Как писал Самойлов:
Они шумели
буйным лесом,
В них были вера
и доверье.
А их повыбило
железом,
И леса нет -
одни деревья.
Что-то подобное произошло и с авторской песней. И я, будучи председателем жюри самого большого в мире фестиваля авторской песни, Грушинского, с огорчением вижу, что смена не приходит. Что-то, видимо, поменялось и среди слушателей. Есть большое разочарование в поэзии вообще и в авторской песне в частности. Может быть, дело во вторжении интернета, а возможно, в уходе романтических понятий... И это плохой признак.
Но Россия - страна поющая, и я надеюсь, что рано или поздно авторская песня вернет свое место. Авторская песня должна укреплять дружбу между людьми. Когда люди вместе поют, это их соединяет, и они не будут друг в друга стрелять. Поэтому у авторской песни есть будущее.
Диверсия на "Крузенштерне"
Александр Городницкий: С творчеством Окуджавы я познакомился в далеком 1962 году благодаря бобинной магнитофонной записи во время плавания на паруснике "Крузенштерн" в Северной Атлантике. Тогда "Крузенштерн" был военным океанографическим судном и ходил под военно-морским флагом. Это были первые песни Окуджавы - "Ленька Королев", "Неистов и упрям", "Гори, огонь, гори"... Меня поразила их интонация, я никогда ничего подобного не слышал. Хотя когда я начал раздумывать над этим, то вспомнил Омск, куда меня вывезли в 1944-м, после тяжелой блокадной зимы, почти подыхающего от дистрофии. Там я увидел фильм "Два бойца", где Бернес поет "Темную ночь". Удивительная интонация, которая началась в "Темной ночи" Бернеса, странная, задушевная, негромкая, щемящая до сердечной боли, жила и в песнях Окуджавы. Меня поразила их непонятная музыкальность.
Замполит эту бобину, естественно, изъял и выкинул за борт, а на меня был написан донос: дескать, я идеологически неправильные песни принес на военно-морское судно.